Книги автора: Николай Бизин

«Роман - именно что с судьбой моей Родины»: в нём «нет ни эллина, ни иудея» (что ассоциируется с такой общностью, как советский народ), зато -ь присутствует Среда Воскресения. Роман – с судьбой, на основе некоторой мемуаристики: как невидимо прорастают сквозь наши тела и души последствия решений, принимаемых Верховными Главнокомандующими – для-ради выживания этноса (и личности) и соборного сбережения Веры. События показаны с двух сторон: это и наши (автора и его малой Церкви друзей) прижизненные мытарства в Москве девяностых, и посмертные мытарства Иосифа Виссарионовича Сталина – всё ведёт к простой мысли: У каждого из нас есть не только своя аллея Ангелов, но и каждый является её ангелом-хранителем. И о тяжести принятия решений пойдёт речь: каждому дан Крест по силам. В повествовании нет ни обвинений или оправданий (само-обвинений и само-оправданий), есть вера в то, что мы уже победили непобедимое зло.

«Роман - именно что с судьбой моей Родины»: в нём «нет ни эллина, ни иудея» (что ассоциируется с такой общностью, как советский народ), зато -ь присутствует Среда Воскресения. Роман – с судьбой, на основе некоторой мемуаристики: как невидимо прорастают сквозь наши тела и души последствия решений, принимаемых Верховными Главнокомандующими – для-ради выживания этноса (и личности) и соборного сбережения Веры. События показаны с двух сторон: это и наши (автора и его малой Церкви друзей) прижизненные мытарства в Москве девяностых, и посмертные мытарства Иосифа Виссарионовича Сталина – всё ведёт к простой мысли: У каждого из нас есть не только своя аллея Ангелов, но и каждый является её ангелом-хранителем. И о тяжести принятия решений пойдёт речь: каждому дан Крест по силам. В повествовании нет ни обвинений или оправданий (само-обвинений и само-оправданий), есть вера в то, что мы уже победили непобедимое зло.

У каждого своя окраина мира, свой экзи'станс, с вершин или низин которого даётся нам взгляд на самое себя. сейчас, когда весь мир собрался мою страну нивелировать до собрания разномастный корпускул, и вновь вся надежда на решения Верховного, на героизм и умение российского воина и на самоотверженность тружеников тыла, автор рассматривает феномен т. н. Украинца (любой национальности - хоть древнего майя): у каждого своя Украина-окраина, где слышны за-дальние голоса ангелов или бесов. в остросюжетном повествовании переплетены времена и пространства. это всё - технические инструменты, посредством которых автор пытается разобраться, какая Сила помогает нам на "светлой стороне" человеческой ипостаси (где здоровье тела, духа и очень неплохое советское образование), и что убивает нас - на "тёмной стороне" (где весь мир постсоветской подлости).

У каждого своя окраина мира, свой экзи'станс, с вершин или низин которого даётся нам взгляд на самое себя. сейчас, когда весь мир собрался мою страну нивелировать до собрания разномастный корпускул, и вновь вся надежда на решения Верховного, на героизм и умение российского воина и на самоотверженность тружеников тыла, автор рассматривает феномен т. н. Украинца (любой национальности - хоть древнего майя): у каждого своя Украина-окраина, где слышны за-дальние голоса ангелов или бесов. в остросюжетном повествовании переплетены времена и пространства. это всё - технические инструменты, посредством которых автор пытается разобраться, какая Сила помогает нам на "светлой стороне" человеческой ипостаси (где здоровье тела, духа и очень неплохое советское образование), и что убивает нас - на "тёмной стороне" (где весь мир постсоветской подлости).

Мир есть речь (в начале было Слово), а версифицирование речи — почти терраформирование. Однако, в мире постмодерна реальность и личность не важны, первостепенны приклеенные к ним ярлыки (как пример реклама: «вы этого достойны»); далее — человек становится «гомункулом субкультуры» в колбе постмодерна. Можно ли этому противопоставить Слово? В романе «Перевод времени на языки» речь идёт о самых началах бытия личности: об умении (или неумении) вдохнуть жизнь живую в мёртвые буквицы миропорядка. Разве что, почти всё действие происходит во времена Испанского и Португальского Ренессанса, когда от повсеместной девальвации сущностей ещё не зависело само существование человечества. Отсюда термин (само)Инквизиция — почти безнадёжное противостояние превращению человечества в мир насекомых.

В романе "Вечное Возвращение" речь идёт о Сотворении Мира, о Грехопадении и не только о том, что было после него: о непрерывном самовоссоздании человека, о тщете его попыток пройти путь от Первого до Последнего, от Альфы к Омеге - так что и речи нет о неправильном Начале! Человек здесь ничего не начинал. Остросюжетное и многомерное повествование затрагивает аспект "до Грехопадения", причём развёрнутый на протяжении всей человеческой истории "после Него": взаимоотношение Адама и его Первой Жены Лилит - из ребра не сотворённой, добра и зла не ведающей. "Мы дети Дня Восьмого", - Торнтон Уайлдер; мир не может быть целостен и дотворён, если не достигнута невиданная гармония человеческой любви Первомужчины и Первоженщины; а что много крови и смерти в человеческой истории (из которой нет выхода, казалось бы), - так ведь смерти нет! Есть недостижимая любовь. Кому, как не Лилит, не ведающей не только добра и зла, но и смерти, знать об этом...

Ирреально-фантастические повести - небольшое размышление о небольшом будущем: не сразу в Царство Божье, а поэтапно восходя по лестнице Иоанна Лествичника... ан нет! Скушайте яблочко, станьте как боги - и только потом (упав) начните медленно подниматься. Вся история падшего человечества об этом.

Смысл жизни русского человека - спасение человечества русскими. Русский здесь понимается как всечеловек Ф. М. Достоевского (я русский человек грузинской национальности. Иосиф Сталин). Среда Воскресения - именно среда, где происходит воссоздание такого человека (пусть даже постсоветского - с потерянным нами Царством Божьим СССР). Метафизическое (а иногда и остросюжетное) повествование происходит на фоне ельцинского путча образца октября 1994 года, но корни имеет ещё в позднем СССР. В добрый путь, за нашими смыслами.

В человеческой душе не доведены до экзи'станса ни православие, ни иудаизм, ни язычество. Человек видит окружающий мир глазами веры и познаёт меру выбора: он может стать богом в языческом понимании, но может и погибнуть со всем миропорядком. В романе Равнобесие речь идёт о перманентной мировой катастрофе, ещё только имеющей произойти и неоднократно уже произошедшей. Остросюжетное повествование основано на писаниях времён императоров Диоклетиана и Юлиана Отступника, а так же языческих, иудейских и раннехристианских текстах.

Мир есть речь (в начале было Слово), а версифицирование речи — почти терраформирование. Однако, в мире постмодерна реальность и личность не важны, первостепенны приклеенные к ним ярлыки (как пример реклама: «вы этого достойны»); далее — человек становится «гомункулом субкультуры» в колбе постмодерна. Можно ли этому противопоставить Слово? В романе «Перевод времени на языки» речь идёт о самых началах бытия личности: об умении (или неумении) вдохнуть жизнь живую в мёртвые буквицы миропорядка. Разве что, почти всё действие происходит во времена Испанского и Португальского Ренессанса, когда от повсеместной девальвации сущностей ещё не зависело само существование человечества. Отсюда термин (само)Инквизиция — почти безнадёжное противостояние превращению человечества в мир насекомых.

Впрочем, о чём это я? Разумеется разумом, что о любви! Как не единожды говаривал мне за доброй порцией не менее доброго спирта самолично Емпитафий Крякишев, лишь о двух вещах (ибо - всё в мире вещь) не следует празднословить (ибо - об остальном все слова праздность): о Боге и об искусстве! Бога следует постигать и следовать за ним; разве что - постоянно от постигнутого отказываясь: ибо постижимое не есть Бог. Искусство же - следует просто делать; чем и из чего, спросите? А из себя самого - самим собой: самому становиться воплощённым искусством - не правда ли, очень сродни помянутому мной мироформированию? И ни в коем случае нельза на мироформировании паразитировать, то есть становиться пошлым искуствоедом (людоведом); впрочем, о чем это я? Разумеется разумом, что о любви.

Ирреально-фантастические повести - небольшое размышление о небольшом будущем: не сразу в Царство Божье, а поэтапно восходя по лестнице Иоанна Лествичника... ан нет! Скушайте яблочко, станьте как боги - и только потом (упав) начните медленно подниматься. Вся история падшего человечества об этом.

В романе "Вечное Возвращение" речь идёт о Сотворении Мира, о Грехопадении и не только о том, что было после него: о непрерывном самовоссоздании человека, о тщете его попыток пройти путь от Первого до Последнего, от Альфы к Омеге - так что и речи нет о неправильном Начале! Человек здесь ничего не начинал. Остросюжетное и многомерное повествование затрагивает аспект "до Грехопадения", причём развёрнутый на протяжении всей человеческой истории "после Него": взаимоотношение Адама и его Первой Жены Лилит - из ребра не сотворённой, добра и зла не ведающей. "Мы дети Дня Восьмого", - Торнтон Уайлдер; мир не может быть целостен и дотворён, если не достигнута невиданная гармония человеческой любви Первомужчины и Первоженщины; а что много крови и смерти в человеческой истории (из которой нет выхода, казалось бы), - так ведь смерти нет! Есть недостижимая любовь. Кому, как не Лилит, не ведающей не только добра и зла, но и смерти, знать об этом...

Мир есть речь (в начале было Слово), а версифицирование речи — почти терраформирование. Однако, в мире постмодерна реальность и личность не важны, первостепенны приклеенные к ним ярлыки (как пример реклама: «вы этого достойны»); далее — человек становится «гомункулом субкультуры» в колбе постмодерна. Можно ли этому противопоставить Слово? В романе «Перевод времени на языки» речь идёт о самых началах бытия личности: об умении (или неумении) вдохнуть жизнь живую в мёртвые буквицы миропорядка. Разве что, почти всё действие происходит во времена Испанского и Португальского Ренессанса, когда от повсеместной девальвации сущностей ещё не зависело само существование человечества. Отсюда термин (само)Инквизиция — почти безнадёжное противостояние превращению человечества в мир насекомых.

Смысл жизни русского человека - спасение человечества русскими. Русский здесь понимается как всечеловек Ф. М. Достоевского (я русский человек грузинской национальности. Иосиф Сталин). Среда Воскресения - именно среда, где происходит воссоздание такого человека (пусть даже постсоветского - с потерянным нами Царством Божьим СССР). Метафизическое (а иногда и остросюжетное) повествование происходит на фоне ельцинского путча образца октября 1994 года, но корни имеет ещё в позднем СССР. В добрый путь, за нашими смыслами.

В человеческой душе не доведены до экзи'станса ни православие, ни иудаизм, ни язычество. Человек видит окружающий мир глазами веры и познаёт меру выбора: он может стать богом в языческом понимании, но может и погибнуть со всем миропорядком. В романе Равнобесие речь идёт о перманентной мировой катастрофе, ещё только имеющей произойти и неоднократно уже произошедшей. Остросюжетное повествование основано на писаниях времён императоров Диоклетиана и Юлиана Отступника, а так же языческих, иудейских и раннехристианских текстах.

Впрочем, о чём это я? Разумеется разумом, что о любви! Как не единожды говаривал мне за доброй порцией не менее доброго спирта самолично Емпитафий Крякишев, лишь о двух вещах (ибо - всё в мире вещь) не следует празднословить (ибо - об остальном все слова праздность): о Боге и об искусстве! Бога следует постигать и следовать за ним; разве что - постоянно от постигнутого отказываясь: ибо постижимое не есть Бог. Искусство же - следует просто делать; чем и из чего, спросите? А из себя самого - самим собой: самому становиться воплощённым искусством - не правда ли, очень сродни помянутому мной мироформированию? И ни в коем случае нельза на мироформировании паразитировать, то есть становиться пошлым искуствоедом (людоведом); впрочем, о чем это я? Разумеется разумом, что о любви.