Войти
Текст
отзывы: 0 | рейтинг: 0
Кинжал с мальтийским крестом
Марта Таро
Галантный детектив
1826 год. Графиня Любовь Чернышёва обожает музыку и поэзию, а ещё она искренне верит в прекрасную сущность людей. Подражая Татьяне Лариной, она пишет любовное послание князю Александру Шварценбергу, вот только признание застаёт её избранника врасплох. Тяжкое объяснение, неудачно подобранные слова – и в ту же ночь юная графиня убегает из дома. Но беда не приходит одна: мать Александра находят заколотой принадлежащим князю кинжалом с мальтийским крестом. За расследование преступления берётся капитан Щеглов, но сумеет ли он доказать невиновность князя?
«Кинжал с мальтийским крестом» – третий роман Марты Таро из уже полюбившегося читателям увлекательного цикла «Галантный детектив», в котором читателей ждёт новое тайное послание карт Таро.
Марта Таро
Кинжал с мальтийским крестом
© Таро М., 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2016
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
Глава первая. Отчаяние
Москва
20 декабря 1826 г.
Ну вот и всё! Ничего уже не исправить…
Душа как будто оцепенела. Странно, но Александр не чувствовал ни ужаса, ни боли, даже горю и то не нашлось места в его сердце. Их заслонило одно-единственное чувство: вечная обида нелюбимого ребёнка, так и не дождавшегося признания матери. Он раздражал её в детстве, а когда вырос, всё стало ещё хуже. Мать так и не поняла его, не оценила…
Александр застыл у дверей спальни – ноги просто не шли дальше. Под прицелом острых, недоверчивых глаз он не решался подойти к постели. Ему хватило того, что было видно издалека: баронессу Евдоксию закололи кинжалом, причём фамильным – с мальтийским крестом на рукоятке. Что это? Намёк?.. Возможно… Этот кинжал – символ власти старшего в роду Шварценбергов – Александр получил совсем недавно, одновременно с княжеским титулом и наследством своего дяди. Кто-то хочет сказать, что он – никчёмный глава семьи? Ну а как же иначе, если не смог защитить собственную мать?!
Полицейский капитан с говорящей фамилией Свиньин и маленький кривоногий доктор в круглых очках буднично рассуждали о причинах смерти баронессы. Они бойко чесали языками и демонстративно «не замечали» сына убитой. Александра это задело. Что за ерунда? Кого они тут изображают и кем выставляют его?.. Впрочем, он и сам хорош, даже не смог понять смысла их разговора. Титаническим усилием воли Александр собрал своё растекшееся в кисель сознание и навострил уши. Доктор рассказывал Свиньину, что удар был один, но зато его нанесли с близкого расстояния и очень точно – прямо в сердце. От этих подробностей стало совсем тошно, и Александр всё-таки сдался – решил, что ему лучше уйти, но тут заговорил капитан:
– Как вы думаете, она сопротивлялась?
Ответ доктора был однозначным:
– Я не нашёл здесь следов борьбы: убитая лежит в спокойной позе, на её руках не осталось никаких отметин, её не удерживали. Эта дама либо спала и проснулась только в тот момент, когда убийца наклонился над ней, либо знала преступника и не опасалась его.
– Так это же меняет дело! – обрадовался Свиньин. – Давайте-ка уточним: вы считаете, что жертва хорошо знала своего убийцу и не боялась его, поэтому и не оказала никакого сопротивления?
– Да-с, именно так…
– Ну что же, ваша светлость! – Оказывается, капитан очень даже замечал стоящего в дверях Шварценберга, поскольку сейчас вперил в его лицо строгий взгляд. – Как я и подозревал, убийца – член вашего благородного семейства. Прошу вас возвратиться в гостиную, будем снимать показания.
Похоже, что Свиньин уже нашёл виноватых, и ясно как божий день, что козлом отпущения он сделает кого-то из немногочисленной княжеской родни. Так что же, позволить ему это? Не чувствуя ног, Александр шагнул вперёд. Слава богу, не рухнул. Шаг… ещё шаг… Он не понимал, что с ним творится: краски в полутёмной комнате вдруг стали яркими, как при июльском солнце, он видел мельчайшие и совершенно ненужные детали окружавшего его пространства: пылинки в луче света, паутину трещин в углу старинной рамы и красноватые жилки на щеках и носу полицейского. Разбушевались и запахи: аромат лавандовых саше из раскрытых настежь шкафов, затхлость, вонь застарелого перегара от Свиньина, но всё это перебивал жуткий дух спёкшейся крови. Александр ужаснулся… Только не спасовать! Он просто не мог позволить себе растеряться. Только не сейчас, когда его жизнь летит в тартарары! Он потом разберётся в своих чувствах, а пока надо хотя бы понять, как это случилось. Стараясь, чтобы голос звучал ровно, Шварценберг попросил:
– Я вернусь в гостиную, и вы, если угодно, сможете продолжить свой допрос, но пока позвольте мне остаться наедине с матерью.
Александр замер у постели. Боковым зрением он успел заметить сочувствие, мелькнувшее на лице коротышки-доктора, и победную усмешку капитана, но всё это тут же стало неважным. В кровати, запрокинув голову на высоко взбитые подушки, лежала мать, и, если бы не залитая кровью сорочка, можно было бы подумать, что она отдыхает. Доктор уже вынул из её груди кинжал, и тот лежал на покрывале рядом с телом. Александр еле узнал золотую рукоятку с восьмиконечным мальтийским крестом. Белая эмаль, обычно такая броская на золотом фоне, сейчас померкла под ржавыми мазками свернувшейся крови, а сам клинок по рукоять сделался бурым.
Свиньин демонстративно пролез между Шваценбергом и постелью.
– Кинжал я забираю как вещественное доказательство, – заявил он.
Александр не шелохнулся. Он смотрел на мать. Глаза её были открыты, а на лице застыло удивление. Ни страха, ни ужаса, ни отчаяния – в остекленевших глазах стояло недоумение. Полицейский сказал правду: мать знала убийцу и доверяла ему.
Сзади преувеличенно громко высказался доктор:
– Может, нам оставить его светлость одного? Я свою работу закончил, могу записать выводы и откланяться.
– Ладно, идем вниз, – снизошёл к нуждам простых смертных полицейский и, тоже повысив голос, чтобы Александр осознал, к кому здесь обращаются, добавил: – Ваша светлость, буду ждать вас в гостиной. Сразу предупреждаю, что вы и ваши родственники не должны покидать Москву.
Простучали две пары каблуков, следом хлопнула дверь. Александр остался наедине с матерью, вернее сказать, наедине с её телом. Наверно, он должен закрыть ей глаза и как следует уложить на постели. Запоздалое внимание! Ну почему они так и не смогли найти общий язык, почему не любили друг друга? А теперь уже ничего не изменишь…
– Прости меня, – попросил Александр и, собрав всё своё мужество, прикрыл матери глаза.
Подхватив грузное тело, князь потянул его вниз, укладывая на ровную часть постели. Наставленные друг на друга бесчисленные подушки мешали, и он отбросил их в сторону. Под самой большой, на которую мать до этого опиралась спиной, нашёлся кусочек вышитого батиста с ржавым пятном в центре. Носовой платок! К тому же прекрасно Александру знакомый. Вышитая на уголке буква «А» не оставляла никаких сомнений – платок принадлежал ему самому, и ещё пара дюжин подобных лежала в комоде его спальни. Не далее как вчера Александр точно таким же платком вытер кровь с оцарапанного пальца, когда открывал футляр с ожерельем для Лив.
Лив?.. Нет! Уж она-то никак не может быть связана с этим кошмаром. Ерунда! Глупое совпадение… К тому же на том платке осталась всего пара крохотных пятнышек, а здесь залита кровью вся середина.
Александр с отвращением посмотрел на бурое пятно, и вдруг осознание того, что же подумает капитан Свиньин, найдя этот платок рядом с телом убитой, заставило его вздрогнуть. Измаранный кровью батистовый лоскут не просто так оказался под подушкой. Это была неопровержимая улика, призванная убедить всех, что несчастную баронессу убил её собственный сын.
«Обязательно найдутся доброхоты, слышавшие накануне вечером, как жутко ругала сына мать, как безобразно она орала», – понял Александр. Кинжал принадлежит ему, платок тоже, с матерью он не ладил – всё однозначно било в одну точку.
По коридору процокали железные набойки полицейских сапог. Раздался стук в дверь.
– Ваша светлость! – крикнул заглянувший в комнату городовой. – Господин капитан просит вас спуститься.
Александр выпалил первое, что пришло на ум:
– Сейчас! Только распоряжусь насчёт тела…
Полицейского ответ, как видно, устроил: тот кивнул и c готовностью удалился. Сколько осталось времени? Минута-две или того меньше. Хватит, чтобы спасти шею от виселицы? Александр чуть слышно попросил у матери прощения и стал обшаривать постель. Кроме уже найденного платка, подозрительных вещей не оказалось, и он, накрыв тело свежей простынёй, вернул подушки на прежнее место. Что теперь? Взгляд скользнул по комнате. Ящики комода раскиданы по полу, дверцы шкафов открыты – спальню тщательно обыскали. По всему выходило, что ему откровенно повезло: дожидаясь приезда доктора, полицейские не стали копаться в постели и не нашли столь важную улику.
Но что же это получается? Убийца матери и впрямь хотел навести подозрение на сына?.. Но почему, и кто этот человек?.. Или их несколько?.. Зря Свиньин говорит только о членах семьи, ведь в доме есть и слуги – те, кого баронесса уж точно никогда не боялась.
Может, это грабеж? У матери ещё оставались деньги, да и драгоценности Шварценбергов считались довольно ценными. Одно жемчужное ожерелье в шесть рядов, которое баронесса Евдоксия носила постоянно, чего стоило!
«Где она могла хранить украшения? Наверно, здесь – в спальне, – рассудил Александр и вдруг увидел на каминной полке выставленные в рядок шкатулки и футляры. – Наверно, полицейские снесли их все в одно место».
Первым бросился в глаза пустой ларец от кинжала. Жуткая ирония судьбы: символ рода Шварценбергов убил одну из них! Кто же так ненавидел баронессу и его самого, раз мать лишил жизни, а вину хотел свалить на сына?
Нельзя отвлекаться, время-то уходит, зашептал в душе страх.
Александр кинулся открывать крышки. Он перетряс все шкатулки, ларцы и футляры. Не было ни украшений, ни денег. Надежда сменилась отчаянием. Он со злостью отшвырнул последний из футляров – удлинённый, обитый зелёным бархатом – и уже было шагнул к двери, как вдруг понял, что рука саднит: бронзовая защёлка глубоко оцарапала кожу.
– Да что же это? – пробормотал он.
От ужаса задергалось веко. Александр вновь поднял футляр, но в этом уже не было нужды – глаза его не обманули. Какой смысл отрицать очевидное? Он держал в руках нарядную бархатную коробочку от того самого ожерелья, которое вчера подарил своей юной кузине. Значит, Лив всё-таки сюда приходила. Но когда и зачем?.. И самое главное – что она здесь делала?
Глава вторая. Настоящий друг
Москва
Ноябрь 1826 г.
Что же ей теперь делать?.. Любочка Чернышёва, или, если угодно, Лив, как на английский манер называли её в семье, постаралась отогнать чёрные мысли. Тоска заедала её с самого утра. За окном бесилась непогода: ветер ломился в окна, по-волчьи завывал в трубах, струи дождя тарабанили по стёклам и мрамору балкона. Как, наверно, страшно сейчас на улице! Лив одну за другой задёрнула шторы – и ненастный вечер как будто исчез, спрятался за складками желудёвого бархата.
«Вот так-то лучше, нечего нас расстраивать», – оценила она.
Однако желаемое и действительное – вещи обычно разные. Это «нас», к огромному сожалению Лив, вовсе не соответствовало действительности и мелькнуло в её мыслях лишь по привычке. На самом деле никакого «нас» больше не было. Совсем наоборот, с недавних пор она стала одинокой как перст. Сколько Лив себя помнила, её – самую младшую в семье графов Чернышёвых – всегда окружали родные лица, но декабрь прошлого года подвёл жирную черту под прежней счастливой жизнью. Сначала за принадлежность к тайному обществу, устроившему в Петербурге восстание двух гвардейских полков, арестовали её старшего брата и опекуна – Владимира. Потом имущество Чернышёвых, вместе с приданым трёх дочерей, реквизировали в казну. Ну а дальше всё и вовсе пошло вразнос. Покинула дом старшая сестра Вера, решившая содержать обедневшее семейство за счёт подаренного ей разорённого поместья. Следом пришёл черёд остальных: мамы, бабушки и сестры Надин. Графиня Чернышёва получила разрешение отправиться в Сибирь за осужденным на три года каторги сыном, её тётка – двоюродная бабушка Лив – Мария Григорьевна Румянцева, выехала к Вере, ожидавшей ребёнка, а Надин помчалась в Одессу за своим молодым мужем. Конечно, Лив искренне радовалась за сестёр, ведь они уже нашли своё счастье, но медаль имела и оборотную сторону: родные оставили её одну. Исчезли привычные тепло и забота, а самое главное – ушла любовь, и жить стало на удивление грустно.
Нужно было уехать в Петербург вместе с Кочубеями. Они же звали! Лив в очередной раз пожалела о своем необдуманном отказе. Как же её тогда все уговаривали, а она уперлась. Но ещё месяц назад казалось, что если она уедет, то предаст лорда Джона – своего учителя по вокалу и безоговорочного кумира. Этот белокурый красавец пел ведущие партии в частной опере. Там выступали как признанные звезды мировых сцен, так и любители, единственным, что от них требовалось, были голос и сценический талант. У лорда Джона с избытком хватало и того и другого, и в труппе он считался звездой первой величины. Англичанин давно занимался с младшей из сестёр Чернышёвых. Он очень хвалил Лив и обещал, что скоро займёт в одном из спектаклей. Лив только об этом и мечтала и, чтобы не провалить вожделенный дебют, занималась часами. Тем сильнее оказалось разочарование, когда лорд Джон вдруг объявил, что на три месяца уезжает в Лондон. С дорогой и разными непредвиденными задержками всё это могло растянуться на полгода. А что же теперь делать ей? Единственная причина, державшая Лив в Москве, исчезла, но жалеть об этом теперь было поздно. Она не могла уехать в столицу одна и твёрдо знала, что троюродные тётки, перебравшиеся ради неё в дом Чернышёвых, сами никуда не поедут и её тоже не отпустят.
«Евдоксия даже слышать об этом не захочет, иначе у неё не останется повода, чтобы жить на Тверской, а переезжать во флигель собственного дома – это уж точно ниже её достоинства», – размышляла Лив. Как ни крути, но выхода из западни не просматривалось. Вот ведь угораздило – попасть в такой переплёт!
Всё началось с отъезда Надин. Собираясь в Одессу к мужу, сестра выбрала для Лив временную опекуншу – кузину их матери Алину Румянцеву. Жизнь в компании этой доброй и услужливой тётки сулила необременительную заботу и покой, и Лив с лёгким сердцем согласилась на её приезд. Но тут случилось непредвиденное: следом за Алиной в доме появилась её старшая сестра – баронесса Шварценберг. Та приехала в Москву на коронацию Николая I вместе с сыном и считалась гостьей графа Литты, занимая комнаты в его доме. Но коронационные торжества закончились, и Литта отбыл в столицу, разрешив гостям пожить у себя ещё пару недель. Когда же и это время вышло, оборотистая Евдоксия задумала поселиться у Чернышёвых. Родня ведь – куда денутся! Она приехала на Тверскую. Как огромный чёрный корабль, вплыла в гостиную, где коротали вечер Лив и Алина, и, прижав к необъятной груди пухлые руки, заявила, что считает истинно святым долгом опекать «дочку нашей дорогой кузины Софи». Лив растерялась, а Алина стыдливо промолчала, хотя причину такого альтруизма знала отлично: большой дом Румянцевых был сдан внаём на много лет вперёд. Свободным оставался лишь маленький флигель, где до переезда к Чернышёвым обитала сама Алина. Жизнь в такой тесноте баронессе претила, поэтому она заселила во флигель своего единственного сына Александра, а сама с комфортом расположилась на Тверской. На следующий день Евдоксия пошла ещё дальше: она отобрала у младшей сестры деньги, оставленные Надин «на хозяйство», и теперь распоряжалась ими единолично.
Баронесса не стеснялась. По её требованию закупались самые дорогие вина, она велела нанять повара-француза и уже приобрела на Кузнецком Мосту несколько новых платьев. Глядя на это самоуправство, бедняжка Алина обвиняла во всём себя и ужасно страдала.
Марта Таро
Галантный детектив
1826 год. Графиня Любовь Чернышёва обожает музыку и поэзию, а ещё она искренне верит в прекрасную сущность людей. Подражая Татьяне Лариной, она пишет любовное послание князю Александру Шварценбергу, вот только признание застаёт её избранника врасплох. Тяжкое объяснение, неудачно подобранные слова – и в ту же ночь юная графиня убегает из дома. Но беда не приходит одна: мать Александра находят заколотой принадлежащим князю кинжалом с мальтийским крестом. За расследование преступления берётся капитан Щеглов, но сумеет ли он доказать невиновность князя?
«Кинжал с мальтийским крестом» – третий роман Марты Таро из уже полюбившегося читателям увлекательного цикла «Галантный детектив», в котором читателей ждёт новое тайное послание карт Таро.
Марта Таро
Кинжал с мальтийским крестом
© Таро М., 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2016
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
Глава первая. Отчаяние
Москва
20 декабря 1826 г.
Ну вот и всё! Ничего уже не исправить…
Душа как будто оцепенела. Странно, но Александр не чувствовал ни ужаса, ни боли, даже горю и то не нашлось места в его сердце. Их заслонило одно-единственное чувство: вечная обида нелюбимого ребёнка, так и не дождавшегося признания матери. Он раздражал её в детстве, а когда вырос, всё стало ещё хуже. Мать так и не поняла его, не оценила…
Александр застыл у дверей спальни – ноги просто не шли дальше. Под прицелом острых, недоверчивых глаз он не решался подойти к постели. Ему хватило того, что было видно издалека: баронессу Евдоксию закололи кинжалом, причём фамильным – с мальтийским крестом на рукоятке. Что это? Намёк?.. Возможно… Этот кинжал – символ власти старшего в роду Шварценбергов – Александр получил совсем недавно, одновременно с княжеским титулом и наследством своего дяди. Кто-то хочет сказать, что он – никчёмный глава семьи? Ну а как же иначе, если не смог защитить собственную мать?!
Полицейский капитан с говорящей фамилией Свиньин и маленький кривоногий доктор в круглых очках буднично рассуждали о причинах смерти баронессы. Они бойко чесали языками и демонстративно «не замечали» сына убитой. Александра это задело. Что за ерунда? Кого они тут изображают и кем выставляют его?.. Впрочем, он и сам хорош, даже не смог понять смысла их разговора. Титаническим усилием воли Александр собрал своё растекшееся в кисель сознание и навострил уши. Доктор рассказывал Свиньину, что удар был один, но зато его нанесли с близкого расстояния и очень точно – прямо в сердце. От этих подробностей стало совсем тошно, и Александр всё-таки сдался – решил, что ему лучше уйти, но тут заговорил капитан:
– Как вы думаете, она сопротивлялась?
Ответ доктора был однозначным:
– Я не нашёл здесь следов борьбы: убитая лежит в спокойной позе, на её руках не осталось никаких отметин, её не удерживали. Эта дама либо спала и проснулась только в тот момент, когда убийца наклонился над ней, либо знала преступника и не опасалась его.
– Так это же меняет дело! – обрадовался Свиньин. – Давайте-ка уточним: вы считаете, что жертва хорошо знала своего убийцу и не боялась его, поэтому и не оказала никакого сопротивления?
– Да-с, именно так…
– Ну что же, ваша светлость! – Оказывается, капитан очень даже замечал стоящего в дверях Шварценберга, поскольку сейчас вперил в его лицо строгий взгляд. – Как я и подозревал, убийца – член вашего благородного семейства. Прошу вас возвратиться в гостиную, будем снимать показания.
Похоже, что Свиньин уже нашёл виноватых, и ясно как божий день, что козлом отпущения он сделает кого-то из немногочисленной княжеской родни. Так что же, позволить ему это? Не чувствуя ног, Александр шагнул вперёд. Слава богу, не рухнул. Шаг… ещё шаг… Он не понимал, что с ним творится: краски в полутёмной комнате вдруг стали яркими, как при июльском солнце, он видел мельчайшие и совершенно ненужные детали окружавшего его пространства: пылинки в луче света, паутину трещин в углу старинной рамы и красноватые жилки на щеках и носу полицейского. Разбушевались и запахи: аромат лавандовых саше из раскрытых настежь шкафов, затхлость, вонь застарелого перегара от Свиньина, но всё это перебивал жуткий дух спёкшейся крови. Александр ужаснулся… Только не спасовать! Он просто не мог позволить себе растеряться. Только не сейчас, когда его жизнь летит в тартарары! Он потом разберётся в своих чувствах, а пока надо хотя бы понять, как это случилось. Стараясь, чтобы голос звучал ровно, Шварценберг попросил:
– Я вернусь в гостиную, и вы, если угодно, сможете продолжить свой допрос, но пока позвольте мне остаться наедине с матерью.
Александр замер у постели. Боковым зрением он успел заметить сочувствие, мелькнувшее на лице коротышки-доктора, и победную усмешку капитана, но всё это тут же стало неважным. В кровати, запрокинув голову на высоко взбитые подушки, лежала мать, и, если бы не залитая кровью сорочка, можно было бы подумать, что она отдыхает. Доктор уже вынул из её груди кинжал, и тот лежал на покрывале рядом с телом. Александр еле узнал золотую рукоятку с восьмиконечным мальтийским крестом. Белая эмаль, обычно такая броская на золотом фоне, сейчас померкла под ржавыми мазками свернувшейся крови, а сам клинок по рукоять сделался бурым.
Свиньин демонстративно пролез между Шваценбергом и постелью.
– Кинжал я забираю как вещественное доказательство, – заявил он.
Александр не шелохнулся. Он смотрел на мать. Глаза её были открыты, а на лице застыло удивление. Ни страха, ни ужаса, ни отчаяния – в остекленевших глазах стояло недоумение. Полицейский сказал правду: мать знала убийцу и доверяла ему.
Сзади преувеличенно громко высказался доктор:
– Может, нам оставить его светлость одного? Я свою работу закончил, могу записать выводы и откланяться.
– Ладно, идем вниз, – снизошёл к нуждам простых смертных полицейский и, тоже повысив голос, чтобы Александр осознал, к кому здесь обращаются, добавил: – Ваша светлость, буду ждать вас в гостиной. Сразу предупреждаю, что вы и ваши родственники не должны покидать Москву.
Простучали две пары каблуков, следом хлопнула дверь. Александр остался наедине с матерью, вернее сказать, наедине с её телом. Наверно, он должен закрыть ей глаза и как следует уложить на постели. Запоздалое внимание! Ну почему они так и не смогли найти общий язык, почему не любили друг друга? А теперь уже ничего не изменишь…
– Прости меня, – попросил Александр и, собрав всё своё мужество, прикрыл матери глаза.
Подхватив грузное тело, князь потянул его вниз, укладывая на ровную часть постели. Наставленные друг на друга бесчисленные подушки мешали, и он отбросил их в сторону. Под самой большой, на которую мать до этого опиралась спиной, нашёлся кусочек вышитого батиста с ржавым пятном в центре. Носовой платок! К тому же прекрасно Александру знакомый. Вышитая на уголке буква «А» не оставляла никаких сомнений – платок принадлежал ему самому, и ещё пара дюжин подобных лежала в комоде его спальни. Не далее как вчера Александр точно таким же платком вытер кровь с оцарапанного пальца, когда открывал футляр с ожерельем для Лив.
Лив?.. Нет! Уж она-то никак не может быть связана с этим кошмаром. Ерунда! Глупое совпадение… К тому же на том платке осталась всего пара крохотных пятнышек, а здесь залита кровью вся середина.
Александр с отвращением посмотрел на бурое пятно, и вдруг осознание того, что же подумает капитан Свиньин, найдя этот платок рядом с телом убитой, заставило его вздрогнуть. Измаранный кровью батистовый лоскут не просто так оказался под подушкой. Это была неопровержимая улика, призванная убедить всех, что несчастную баронессу убил её собственный сын.
«Обязательно найдутся доброхоты, слышавшие накануне вечером, как жутко ругала сына мать, как безобразно она орала», – понял Александр. Кинжал принадлежит ему, платок тоже, с матерью он не ладил – всё однозначно било в одну точку.
По коридору процокали железные набойки полицейских сапог. Раздался стук в дверь.
– Ваша светлость! – крикнул заглянувший в комнату городовой. – Господин капитан просит вас спуститься.
Александр выпалил первое, что пришло на ум:
– Сейчас! Только распоряжусь насчёт тела…
Полицейского ответ, как видно, устроил: тот кивнул и c готовностью удалился. Сколько осталось времени? Минута-две или того меньше. Хватит, чтобы спасти шею от виселицы? Александр чуть слышно попросил у матери прощения и стал обшаривать постель. Кроме уже найденного платка, подозрительных вещей не оказалось, и он, накрыв тело свежей простынёй, вернул подушки на прежнее место. Что теперь? Взгляд скользнул по комнате. Ящики комода раскиданы по полу, дверцы шкафов открыты – спальню тщательно обыскали. По всему выходило, что ему откровенно повезло: дожидаясь приезда доктора, полицейские не стали копаться в постели и не нашли столь важную улику.
Но что же это получается? Убийца матери и впрямь хотел навести подозрение на сына?.. Но почему, и кто этот человек?.. Или их несколько?.. Зря Свиньин говорит только о членах семьи, ведь в доме есть и слуги – те, кого баронесса уж точно никогда не боялась.
Может, это грабеж? У матери ещё оставались деньги, да и драгоценности Шварценбергов считались довольно ценными. Одно жемчужное ожерелье в шесть рядов, которое баронесса Евдоксия носила постоянно, чего стоило!
«Где она могла хранить украшения? Наверно, здесь – в спальне, – рассудил Александр и вдруг увидел на каминной полке выставленные в рядок шкатулки и футляры. – Наверно, полицейские снесли их все в одно место».
Первым бросился в глаза пустой ларец от кинжала. Жуткая ирония судьбы: символ рода Шварценбергов убил одну из них! Кто же так ненавидел баронессу и его самого, раз мать лишил жизни, а вину хотел свалить на сына?
Нельзя отвлекаться, время-то уходит, зашептал в душе страх.
Александр кинулся открывать крышки. Он перетряс все шкатулки, ларцы и футляры. Не было ни украшений, ни денег. Надежда сменилась отчаянием. Он со злостью отшвырнул последний из футляров – удлинённый, обитый зелёным бархатом – и уже было шагнул к двери, как вдруг понял, что рука саднит: бронзовая защёлка глубоко оцарапала кожу.
– Да что же это? – пробормотал он.
От ужаса задергалось веко. Александр вновь поднял футляр, но в этом уже не было нужды – глаза его не обманули. Какой смысл отрицать очевидное? Он держал в руках нарядную бархатную коробочку от того самого ожерелья, которое вчера подарил своей юной кузине. Значит, Лив всё-таки сюда приходила. Но когда и зачем?.. И самое главное – что она здесь делала?
Глава вторая. Настоящий друг
Москва
Ноябрь 1826 г.
Что же ей теперь делать?.. Любочка Чернышёва, или, если угодно, Лив, как на английский манер называли её в семье, постаралась отогнать чёрные мысли. Тоска заедала её с самого утра. За окном бесилась непогода: ветер ломился в окна, по-волчьи завывал в трубах, струи дождя тарабанили по стёклам и мрамору балкона. Как, наверно, страшно сейчас на улице! Лив одну за другой задёрнула шторы – и ненастный вечер как будто исчез, спрятался за складками желудёвого бархата.
«Вот так-то лучше, нечего нас расстраивать», – оценила она.
Однако желаемое и действительное – вещи обычно разные. Это «нас», к огромному сожалению Лив, вовсе не соответствовало действительности и мелькнуло в её мыслях лишь по привычке. На самом деле никакого «нас» больше не было. Совсем наоборот, с недавних пор она стала одинокой как перст. Сколько Лив себя помнила, её – самую младшую в семье графов Чернышёвых – всегда окружали родные лица, но декабрь прошлого года подвёл жирную черту под прежней счастливой жизнью. Сначала за принадлежность к тайному обществу, устроившему в Петербурге восстание двух гвардейских полков, арестовали её старшего брата и опекуна – Владимира. Потом имущество Чернышёвых, вместе с приданым трёх дочерей, реквизировали в казну. Ну а дальше всё и вовсе пошло вразнос. Покинула дом старшая сестра Вера, решившая содержать обедневшее семейство за счёт подаренного ей разорённого поместья. Следом пришёл черёд остальных: мамы, бабушки и сестры Надин. Графиня Чернышёва получила разрешение отправиться в Сибирь за осужденным на три года каторги сыном, её тётка – двоюродная бабушка Лив – Мария Григорьевна Румянцева, выехала к Вере, ожидавшей ребёнка, а Надин помчалась в Одессу за своим молодым мужем. Конечно, Лив искренне радовалась за сестёр, ведь они уже нашли своё счастье, но медаль имела и оборотную сторону: родные оставили её одну. Исчезли привычные тепло и забота, а самое главное – ушла любовь, и жить стало на удивление грустно.
Нужно было уехать в Петербург вместе с Кочубеями. Они же звали! Лив в очередной раз пожалела о своем необдуманном отказе. Как же её тогда все уговаривали, а она уперлась. Но ещё месяц назад казалось, что если она уедет, то предаст лорда Джона – своего учителя по вокалу и безоговорочного кумира. Этот белокурый красавец пел ведущие партии в частной опере. Там выступали как признанные звезды мировых сцен, так и любители, единственным, что от них требовалось, были голос и сценический талант. У лорда Джона с избытком хватало и того и другого, и в труппе он считался звездой первой величины. Англичанин давно занимался с младшей из сестёр Чернышёвых. Он очень хвалил Лив и обещал, что скоро займёт в одном из спектаклей. Лив только об этом и мечтала и, чтобы не провалить вожделенный дебют, занималась часами. Тем сильнее оказалось разочарование, когда лорд Джон вдруг объявил, что на три месяца уезжает в Лондон. С дорогой и разными непредвиденными задержками всё это могло растянуться на полгода. А что же теперь делать ей? Единственная причина, державшая Лив в Москве, исчезла, но жалеть об этом теперь было поздно. Она не могла уехать в столицу одна и твёрдо знала, что троюродные тётки, перебравшиеся ради неё в дом Чернышёвых, сами никуда не поедут и её тоже не отпустят.
«Евдоксия даже слышать об этом не захочет, иначе у неё не останется повода, чтобы жить на Тверской, а переезжать во флигель собственного дома – это уж точно ниже её достоинства», – размышляла Лив. Как ни крути, но выхода из западни не просматривалось. Вот ведь угораздило – попасть в такой переплёт!
Всё началось с отъезда Надин. Собираясь в Одессу к мужу, сестра выбрала для Лив временную опекуншу – кузину их матери Алину Румянцеву. Жизнь в компании этой доброй и услужливой тётки сулила необременительную заботу и покой, и Лив с лёгким сердцем согласилась на её приезд. Но тут случилось непредвиденное: следом за Алиной в доме появилась её старшая сестра – баронесса Шварценберг. Та приехала в Москву на коронацию Николая I вместе с сыном и считалась гостьей графа Литты, занимая комнаты в его доме. Но коронационные торжества закончились, и Литта отбыл в столицу, разрешив гостям пожить у себя ещё пару недель. Когда же и это время вышло, оборотистая Евдоксия задумала поселиться у Чернышёвых. Родня ведь – куда денутся! Она приехала на Тверскую. Как огромный чёрный корабль, вплыла в гостиную, где коротали вечер Лив и Алина, и, прижав к необъятной груди пухлые руки, заявила, что считает истинно святым долгом опекать «дочку нашей дорогой кузины Софи». Лив растерялась, а Алина стыдливо промолчала, хотя причину такого альтруизма знала отлично: большой дом Румянцевых был сдан внаём на много лет вперёд. Свободным оставался лишь маленький флигель, где до переезда к Чернышёвым обитала сама Алина. Жизнь в такой тесноте баронессе претила, поэтому она заселила во флигель своего единственного сына Александра, а сама с комфортом расположилась на Тверской. На следующий день Евдоксия пошла ещё дальше: она отобрала у младшей сестры деньги, оставленные Надин «на хозяйство», и теперь распоряжалась ими единолично.
Баронесса не стеснялась. По её требованию закупались самые дорогие вина, она велела нанять повара-француза и уже приобрела на Кузнецком Мосту несколько новых платьев. Глядя на это самоуправство, бедняжка Алина обвиняла во всём себя и ужасно страдала.
Другие книги автора:
Популярные книги
