Тёлочки в беде

Тёлочки в беде
Магдалина Шасть

Третий год Васька мучается. Третий год с чёрной вдовой живёт. С вдовой и её чокнутой дочкой. А часики-то тикают. С каждым днём всё громче. Куда дураку бежать? Тем более, что его рыжее солнышко Маруся ни за что с ним ехать не согласится. Но Васька умный – он на молодых дурачков стрелки переведёт, на близнецов Федьку и Петьку. И этим двум даже дед-экстрасенс не поможет. Погнали?

Магдалина Шасть

Тёлочки в беде

Федька и Петка

– Опять беда в село пришла, – пробубнел Петрович себе под нос, отставляя тарелку в сторону. Два его внука, братья-близнецы Петька и Федька, покосились на деда с любопытством. Их престарелый родственник был известным в деревне человеком, что-то вроде местного предсказателя. Сказал: «Гроза сегодня будет», значит жди грозы, даже, если на небе ни тучки. Объявил, что корова родит, значит готовься телёнка принимать, хоть и не срок. Вот, такой у Федьки с Петькой дед: волшебник.

– Чё это с дедушкой? – произнёс бойкий Федька, толкая инертного Петьку в бок. Тот даже картофелиной подавился от неожиданности.

– Федя, – осадила не в меру шумного внука бабка, осуждающе покачивая головой в белой косынке. Лукерья Ильинична невоспитанного Федьку недолюбливала. Весь в зятя-обалдуя, такой же чертополох. Другое дело – Петя. Почтительный, грамотный, в политехнический институт в том году поступил, мамина гордость, – Не мешай брату кушать. Был бы ты в учёбе активный, цены бы не было. Давай, Петя, по спинке постучу.

– Я, бабушка, таков, каков уродился. Другим не буду, – парировал Федька воинственно, – Какая, дедушка, беда в село пришла? Расскажи, – тут же переключился он на деда, подпирая подбородок кулаком, и приготовился слушать.

Их с Петькой дедушка, Валерий Петрович, не только экстрасенс, но и замечательный рассказчик. Как начнёт за жизнь заливать, нижняя челюсть сама отвисает. Сколько они с братом странных и страшных историй переслушали в детстве – и калькулятором не сосчитать. Федька любил к деду приезжать, хотя и не всем его рассказам верил. Это Петька наивный и доверчивый, как кисейная барышня, всё за чистую монету принимал.

– Расскажи, дедушка, – присоединился к просьбе брата Петя, застенчиво улыбнувшись, и отчего-то сильно разволновался.

– Расскажи, Валера, не томи, – сдалась бабка Лукерья, которая и сама, если честно, любила послушать что-нибудь эдакое на досуге. Новостей в их деревне немного, интернетом старики не пользовались, а читать книжки бабка с юности не любила. Что делать, если мозг информации требует? Конечно, к мужу приставать. Развлекать скучающую супругу дед-рассказчик умел. Петрович, если и привирал, то так, что в жизни не догадаешься. Талантище, а не Петрович.

– Ой, да ерунда всё. Неинтересно, – принялся кокетничать вредный дед, снова придвигая к себе тарелку с остатками нехитрого ужина, – Салата мне лучше положи, Лукерья.

– Дедушка! Ну, дедушка!

– Валера!

– Ну, коли сильно просите… Только давайте так – если мой рассказ не понравится, пеняйте на себя. Уж больно тема злобная. Вырви глаз, а не тема.

– Поняли мы! Поняли!

– Так вот, – Петрович глубокомысленно нахмурился, – Снова наши тёлки деревенские в беде.

– Чё? – Федька так и прыснул со смеху, – Тёлки в беде? Да что с вашими тёлками-то местными сделается? Разве что с Маринкой Дубилиной. Трахну я её скоро. Вот, беда, так беда! Да, Петь?

– Федя! – вскрикнула Лукерья Ильинична, поспешно затыкая уши. От стыда у неё даже щёки зарумянились, – Разве можно такие вещи при бабушке говорить? Ты хоть знаешь, кто у Дубилиной отчим?

– Да мне плевать на её отчима. Главное, что у Маринки сиськи четвёртого размера и уговаривать её недолго – сама из трусиков выпрыгивает. Так и тянется своими ручонками к моей ширинке.

– Федя!

– Бабушка!

– Не хотите меня слушать, так и идите лесом! – обиделся вдруг дед, резко напоминая о себе. Оскорблённый тем, что внук его перебил, он приподнялся и грузно выполз из-за стола, с грохотом отодвигая тяжёлый дубовый стул с красной подушкой на сидушке, – Накостыляют тебе за Маринку наши парни. У нас городских не любят. Мало тебе девок приезжих? Одна другой краше. Так нет же – местную захотел. Ты хоть знаешь, кто из деревенских у неё в женихах?

– Разве у Марины жених есть, дедушка? – робко спросил Петя, часто-часто заморгав длинными ресницами. Ему тоже нравилась ладно сбитая, ядрёная и полногрудая Маринка с васильковым, подёрнутым лёгкой поволокой взглядом, но в силу нерешительного характера он даже смотреть на неё стеснялся. Другое дело, брат. Если верить Федьке, у них с Маринкой всё на мази. Не сегодня-завтра брат окончательно местную красавицу уломает.

– У такой девахи наверняка кто-то есть. По-бабски «поклонник» называется. Да, Лукерья? Даже если она от него пока нос воротит. Может, даже не один. Такую бабу городскому кобелю просто так не отдадут. Это наш генофонд, – заявил Петрович, отирая седую бороду полотенцем.

– Ты, дедушка, не прав, – неожиданно напористо принялся спорить с мудрым дедом Петька, – Для генофонда близкородственное скрещивание плохо. А у вас тут все друг другу родственники. Нужна свежая кровь. Потомство будет крепче и здоровее.

– Петя, какое потомство? А, Петя? – вмешалась в мужской разговор бабка Лукерья, выхватывая из рук мужа полотенце и замахиваясь им на Петра, – Ты какое потомство тут делать собрался, ирод? Ты что городишь-то? На Дубилину глаз положил? На шалаву местную?

– Шалаву? Уже интересно, – громко удивился Федька, и его густые чёрные брови взмыли вверх, – Так она шалава разве? Бабушка?

– Слишком красивая она для вас. Все красивые – шалавы, – махнула Лукерья Ильинична на внука рукавом и принялась собирать грязную посуду со стола, всем видом показывая, что разговор окончен.

– Так ты о Маринке хотел с нами поговорить, дедушка? – запоздало опомнился Федька, провожая упрямо удаляющуюся спину деда разочарованным взглядом. Тот, неловко переваливаясь на больных ногах, уже почти доковылял до выхода, – Какие тёлки в беде? Маринка?

– Выходит, и Маринка тоже, – отозвался дед еле слышно и важно покинул помещение, на секунду запутавшись в пёстрой шторке.

– Даже чая не попил, – осуждающе покачала головой Лукерья Ильинична, – Совсем ваш дед старый стал – живёт без аппетита.

Маринка Дубилина

Маринка придирчиво оглядела себя в зеркале. Только у неё одной в селе такое зеркало: не просто во весь рост, а под самый потолок, во всю стену. Ей его Васька подарил, мамин последний муж. Ох. Чего только Васька Маринке не дарил, скотина. Нет, коварный Васька свою жену, Маринкину мамку, не обижал и по-своему любил. Но падчерицу любил особенно. Очень сильно. Вася был на целых десять лет моложе своей жены, а в тридцать лет все мужики любвеобильные герои.

– Марина, это тебе, – протянул ей Васька коробочку с розовым бантиком, – Бельишко, – он глумливо хихикнул, – Дорогое.

– Что я за это должна? – Маринка давно привыкла к странностям Василия и даже научилась получать от этого удовольствие, – Как обычно? Или…

Зато у неё, у Маринки, самые красивые наряды! Ни у кого из местных такого шикарного белья нет! Подумаешь, разрешить за собой подглядывать. Ей уже двадцать лет, и давно всё можно, но Васька никогда даже пальцем к ней не прикоснулся. У них на селе мужики иной раз и разрешения не спрашивали, а ей вроде как повезло. У подружки Лидки, вон, вообще треш. Отчим с дружками при каждом удобном случае Лидку зажимали, за грудь и за попу щупали, заставляли всякое делать. А та, девка смелая и гордая, разозлилась однажды и ножом одного из пьяных насильников по причинному месту полоснула. Молодец. Сидит теперь. Кстати, Лидкина мать до сих пор с тем гадом живёт. Дура.

Маринка вздохнула. А тут просто перед зеркалом повертеться. Жалко разве? Даже приятно.

Из зеркала на неё смотрела высокая и статная светловолосая красавица. Почти прозрачное алое кружево не скрывало ни аппетитных розовых сосков, ни гладко выбритого лобка. Подружка Лидка долго убеждала её оставлять на письке дорожку, вроде усов Гитлера, но Маринка оставалась непреклонной. В чём прикол этих жутких усов? Дорожка для мандовошек? Тьфу, вульгарщина.

Маринка равнодушно спустила бретельку и обнажила правую грудь, мягко поглаживая её горячей ладонью. Облизнула пальцы, слегка потёрла ими сосок. Спустила тонкую ткань с левой груди. Скучно. Стоит тут, как полная идиотка, сиськи мнёт. Никакого удовольствия. Одна сплошная работа. Ещё и малооплачиваемая. Подумаешь, прозрачная тряпка. Зимой такое бельё не согреет, а летом наготу не прикроет.

Васька подглядывал за её отражением в зеркале из соседней комнаты. Через отверстие в стене. Шифровальщик. Из-за печки доносилось его шумное дыхание. Может, музыку включить? Чтоб посторонних, сильно отвлекающих шумов не слышать? Она потянулась за смартфоном.

Маринке уже двадцать лет, а нормального секса у неё никогда не было. Зазвучало что-то попсовое. Пойдёт. В прошлом году уже договорились с одним мальчиком городским, даже до петтинга дошло, но в самый ответственный момент из кустов взбешённый Васька с монтировкой выпрыгнул. Кто её заложил Маринка до сих пор не знает. В тот вечер она от страха трусики свои в траве потеряла. Так без трусов домой и пришла. Искала потом – бесполезно. Кто-то спёр. Ещё бы! Трусы кружевные, синие, в виде шортиков, красивые до безумия! Жалко. Неужели ходит в них теперь какая-нибудь местная коза? Фу.

Зато тот мальчик научил её кое-чему. Маринка облизнулась. Как правильно свою горошину теребить. Слово ещё какое-то дебильное, слишком для такой мелочи важное. Клитор. Во, как.

Кстати, о нём, родном. Марина запустила руку в трусики и слегка погладила себя там, как учил нечаянный учитель. Между ног стало горячо и влажно. Приятно. Но всё равно не то. Хотелось чего-то большего, неизведанного.

Почему-то вспомнились приезжие близнецы Федя и Петя, одинаковые на лицо, но такие разные по характеру. Два высоких, широкоплечих, симпатичных брюнета с голубыми глазами. Таких классных парней у них на селе немного. Разве что Руслан Черёмушкин. Руки сами собой переместились к обнажённой груди, а пальцы принялись с жадностью мять ставшие твёрдыми соски. Да, с Черёмушкиным она бы не прочь, но тот её за километр обходил. Ваську боялся. Захотелось снять трусики.

Близнецы. Федя, конечно, напористый и наглый, наверняка многое умеет, но Маринке больше понравился другой. Петя. Девушка спустила трусики до колен, но, немного подумав, сбросила их на пол и присела на край кровати. Да, Петя. Такой застенчивый, такой вежливый, такой… стройные девичьи ноги задумчиво разъехались в стороны. За стеной застонали так, что задрожали стёкла.

Ой.

Маринка испуганно поправила лифчик, поспешно натянула полупрозрачные трусы и закуталась в свой плотный домашний халат с запАхом. Вовремя.

Вернулась мамка.

Иногда Марина подумывала о том, чтобы всё матери рассказать, но потом раскаивалась и снова молчала. Крепкий и рискованный в драке Василий никогда падчерицу не обижал, не говорил плохих слов и не осуждал за инертность, лень и полное отсутствие тяги к труду. Кроме того, он берёг Маринкину, честь, как умалишённый, не разрешая никому из местных парней склонять взрослую, уже давно совершеннолетнюю, девицу к сексу. И это можно было расценить, как заботу. В селе Василия уважали и откровенно побаивались. Поэтому Маринка и выбирала городских. Ей до чертей надоела эта душная, патологическая опека тупого извращенца.

Кстати, Маринкина мама всем известная на селе чёрная вдова. Василий у неё пятый. Всего-то третий год они вместе живут. Марина Дубилина ждать умела. А там по полной наверстает!

Васька-дурак

Свою сорокалетнюю жену Василий боялся. Татьяна у него конченая психопатка. Если втемяшит себе что-то в голову, туши свет – спокойно помереть не даст. Решила Маринку девственницей замуж отдать. Чтоб люди охнули. Сама-то всю жизнь мужиков, как перчатки, меняла, а дочери ни-ни. Девчонке двадцать лет, а деспотичная мать ей с парнями встречаться не разрешала. Точнее, своего молодого мужа в Маришкины телохранители записала. Чтоб следил. Ну, не дура? Теперь он носится по селу с монтировкой, как долбоёб. Танька и рада. И чувствует же какими-то фибрами, где тучи сгущаются. Не Танька, а ходячий GPS. Или подружки Маринку сдают? Бабы народ вредный – соперниц не любят. Красивую девицу за дешёвую побрякушку и лучшая подруга продаст. А у Таньки модные шмотки водились – Василий их сам из города привозил, свою неуравновешенную половину баловал.

Хуже матери только сама девственница. У Мариши от гормонов не только сиськи набухли, но и мозг. Из ушей нервная ткань уже давно стекает бодрой струйкой за шиворот. Ну, а как ещё объяснить Маринкину склонность раздеваться в любой непонятной ситуации. Как не зайдёт к ней бедный Василий, та то сиськи гладит, то в трусах шебуршит. Ещё и зеркало во всю стену у него попросила. «Вдруг кому-то посмотреться захочется», – говорит. Так и сидит целыми днями перед своим зеркалом, на голую себя любуется. Бешеная дура. Ясное дело – самке самец нужен, девка созрела, вот и дуркует.

Василий частенько привозил жене и падчерице красивые цацки из города, модное бельишко, всякие штучки бабские, вроде глянцевых журналов. А всё потому, что слишком Васька добрый, и на таких, как он, все, кому не лень, с ветерком катаются. Сам себе могилу вырыл. Только разбаловал обеих. Наверное, хотел этих двух дур задобрить и ублажить, но со временем понял, что не сработало. Татьяна так и орала с утра до вечера, а Маринка с ума сходила. Вот возьмёт покладистый Васька и разозлится! Прямо сегодня.

Вчера в последний раз подарок Маринке подарил. Всё. Больше не будет. По дороге из города огромной деревянной щепой палец себе занозил. Знак! Полчаса иглой кожу ковырял, думал – от боли Богу душу отдаст, но извлёк-таки. Заноза сантиметра полтора длиной. Стонал так, что стёкла в окнах звенели. А мегера пришла, про то, что всё вокруг мужниной кровью забрызгано, ни слова, зато про Маришу допрос устроила. Где была? Что делала? Почему в халате? Почему испугалась, когда мать вошла?

А он-то откуда знает? Ему Мариша до фонаря, если честно. У него свои дела. Всеми мыслями он о кареглазой, рыжей, как утреннее солнце, Машке.

Маруся.

От одного воспоминания о ней всё колом в штанах вставало. У-ух, хороша! Горячая, как печка, взрывная, как порох, нежная, как свитер из овечьей шерсти. Уже год Васька с ней гулял, но ему не надоедало. Наоборот, хотелось ещё и ещё. Он бы и развёлся даже, но боялся Танькиной мести. У его супруги-паучихи до него уже четверо мужей сменилось. Разные слухи о тех смертях по деревне ходили. А люди просто так брехать не станут.