Книги автора: Ава Сканич

Книга чуть хулиганская, однако без непотребства. Текст читается как сказочный, или слэнговый. Русский язык настолько образный и ёмкий, что и вышедшие из употребления слова почти все понятны по наитию, в контексте. Хорошо бы это наитие не променять окончательно на англо-русские неологизмы, всё больше засоряющие родную речь. Безусловно, эту книгу нельзя воспринимать как экскурс в историю, это фикция, иллюзия, игра в тавтограммы, но если хоть парочка слов в памяти удержится, уже хорошо.

В одном сказочном лесу жили-были Злев и Злица. Потом в их доме поселилась Мартышка. И случилось так, что они чуть не потеряли домик, а Жирафель — голову. Однако всё закончилось благополучно, потому что Мангуст был не жадным, леопардиха баба Лёпа умела быть благодарной, а Поросёнок с Мартышкой оказались умнее, чем можно было ожидать.

Трол — домовой диванный, мордой смахивает на лошадь, ибо предки его из дворовых были, на конюшне обретались. Домовые по-всякому называются, по-разному выглядят, а показаться могут и вовсе похожими на отражение в зеркале. Домовые по полу ходят босиком. Никто из них отродясь домашних тапок не носил и носить не будет. И потому, если хотите, чтоб в доме всё было хорошо — держите полы чистыми. И, конечно, хоть они в основном домоседливые, жизнь — это череда событий, а потому случается всякое.

Ну да, всякое случается. Бывают герои, выдуманные из полена, а бывают такие, которых и выдумывать не надо: самые обычные Пончики, Гвоздик и Ручка. Ну ещё Кит, Дракон, магнитики с холодильника, пёс-Вояка. Почему бы нет? Пончиков испекли, Гвоздика выковали, Ручка была обычной, пока не попала в эту историю. Странные звери с Белой Горы — любимые игрушки Мальчика. Дракон же сам по себе, потому что от всех отличается. Пончики, Гвоздик и Ручка, с тех пор, как подружились, попадают в разные истории.

Игорь представил, как неопрятные дворовые рэперы, размешивая воздух перед собою растопыренными пальцами, читают: «Уш мы цем же будем хвастати? Ишша нету у нас золотой казны, ишша нету у нас молодой жоны, ишша нету у нас быка кормленого, ишша нету у нас коня ежжалого, — только есь у нас ёдна сёстриця, ишша та же Еленушка Петровна-свет; как нихто не видал в едной рубашецьки, а в едной рубашецьки, без поеса, а в единых цюлоциков, без чоботов*…»

Сорвавшись с Пановой свирели, истаял в пагубном сиротстве, уже обратно не вернётся, ни птичьим криком, ни капелью, — звучал, покуда сил хватило, пока гармония питала, но плохо начинать сначала, когда от сердца не поётся; вздыхает Крыс, и плачет Крот, а может, всё наоборот…

Уж на кону семь жизней было, и снова прикуп тасовать, а жизнь всё так же не постыла, когда по-белому считать, а что ей, жизни — бесконечность, так бесконечна вне и нет: глядишь вперёд — маячит вечность, глядишь назад — там тоже свет; пусть разум щедро дан натуре затем, что милости не ждёт, но безотказно по фигуре мне отраженье возраст шьёт. Книга содержит нецензурную брань.

Уникальной особенностью Беркутова был стул; не тот, на котором восседает тело, а имеющий медицинско-физиологический смысл. Как уж ему так повезло, никто в итоге не дознался, но Беркутов какал, пардон, нефтью. Нельзя сказать, что он ещё и пукал природным газом, а писал скипидаром, это домыслы. Хроника стула Беркутова начата во времена грязных марлевых подгузников, охватывает развал семьи, бегство, потайную жизнь. Однако же Беркутов выжил, освоил оседлый образ жизни и занимается любимым делом.

История о том, как Мышонок нашёл друзей — Пищонка и Горшка, и о том, что не бывает страшно, когда рядом друг, и о том, как приятно помочь маме, и о том, что любовь всегда побеждает эгоизм.

Фёкла — фаворитка фантазийного фасона. На ферме в фате с фестонами фланирует, на фатере в фижмах фиглярничает. Фёдор финтит, фистулой фикает форте: фофан-фофан, а фрукт фуфыристый, — на Фёклу фукает, а Фаину фрахтует.