Войти
Текст
отзывы: 0 | рейтинг: 0
Железный поход. Том третий. След барса
Андрей Воронов-Оренбургский
Середина XIX в. Кавказская кампания – самая долгая война в истории России, тянувшаяся почти шестьдесят лет и стоившая огромных финансовых потерь и человеческих жертв. Это была война, которая потребовала от своих героев не только мужества, но и изощренного коварства. Война, победа в которой завершала строительство самой великой из евразийских империй. Роман воссоздает события самого драматического эпизода Кавказской войны – похода русской армии в Дарго, резиденцию великого Шамиля, имама Чечни и Дагестана.
В оформлении обложки использован фрагмент картины Ф. Рубо «Переход князя Аргутинского через Кавказский хребет».
Содержит нецензурную брань.
Андрей Воронов-Оренбургский
Железный поход. Том третий. След барса
Часть I. След барса
…Вокруг оседланные кони;
Серебряные блещут брони;
На каждом лук, кинжал, колчан
И шашка на ремнях наборных,
Два пистолета и аркан,
Ружье; и в бурках, в шапках черных,
К набегу стар и млад готов,
И слышен топот табунов.
М. Ю. Лермонтов «Кавказский пленник»
Глава 1
Труден и смертельно опасен был путь абречества Дзахо. Озлобленный, настороженный, скрытный, подобно снежному барсу, скитался он по диким ущельям и тропам высокогорной Чечни. Огонь мести согревал его сердце в слепые, без звезд, холодные ночи; неутолимая жажда расплаты гнала изо дня в день по следу кровников. Но как бы ни была сложна и терниста выбранная им тропа, он – Дзахо Бехоев из Аргуни, храбрый и самоотверженный, был и сейчас вдвойне бесстрашен, готовый в любой момент насмерть схватиться с врагом. Невеликий срок минул с того дня, как Дзахо скрылся от людских глаз, но уже не раз омылся кровью его кованный для лютой мести кинжал, не раз в испуганных очах кровников очарованно блеснула, предвещая гибель, сизой сталью кремневка его отца.
– Воллай лазун… Уо! Я не родился абреком! Вы сделали меня им! Ваш тейп пролил первую кровь. Люди Джемалдин-бека навеки отняли у меня Бици! Сожгли аул… Умри же, аргал[1 - Сухой помет скота; применяется как топливо в безлесных местах Азии и горных районах Кавказа (тюрк.).] тень смердящей собаки! Я буду мстить вам за каждый волос, упавший с головы моей невесты, пока не вырежу весь ваш поганый род!
Так рычал Дзахо в трясущееся от ярости ахильчиевского чичисбея[2 - Слуга, постоянный спутник замужней женщины, с которым она выходит на прогулку.], коего он выследил и подстерег на пустынной дороге в аул. Нукер Джемала – Нукка Тюркаев – хрипел, визжал зверем, неистовствовал, призывая в помощь Великое Небо. Его жилистые руки со скрюченными пальцами и выпученные глаза горели решимостью разорвать на куски юношу. Только не слышно было борьбы и криков в горах, у гремящего водопада. Не слышно их было в ауле близ Бамута.
Молод был Дзахо-абрек, слишком силен и опытен оказался Тюркаев. Сдавленный волосатыми ручищами, словно железными обручами, Дзахо рухнул с Нуккой на землю; вместе скатились они вниз, к самой кипени стозвучного водопада.
– Пришел твой час, аргунский щенок! – Пальцы-крючья сдавили горло мстителя. Волк Тюркаев рвался к шее волчьими клыками, придавив руки Дзахо к газырям. И по мере достижения цели в глазах чичисбея все явственнее проступала звериная, всепоглощающая радость. – Ты, полукровка, сын собаки и ишака! – харкал слюной и проклятьями Нукка и все туже сжимал кольцо своих пальцев. – Если ты, пес, познал сладость запретного плода Ахильчиевых, так значит, все должны пред тобой на коленях ползать, да-а?! Род ваш – Бехоевых – самый захудалый в горах! Цххх! Пришел твой час… овца худородная!..
Но Дзахо Бехоев – плоть от плоти, с рожденья не был овцой. Полукровкой – да, но безродной собакой – никогда. Дзахо был одиноким барсом, а Нукка – одним из волков ахильчиевской стаи, хотя и матерым.
…Загрыз барс волка. Насмерть загрыз. Потому что дух снежного барса могучее, а кровь безумнее.
…Пальцы Тюркаева разжались, и он с разорванным кадыком с ужасе отпрянул от зубов Дзахо, ставших алыми от крови. Хрипя и зажимая башлыком рану, он попытался бежать. Но молодые ноги аргунца нагнали его. Бехоев накинул на голову нукера вонявший конским потом чепрак из козлиной шкуры и задушил. Задушил собственными руками, потому как было опасно стрелять… да и жаль было тратить свинец и марать благородный булат…
Вот и теперь, единожды бросив вызов судьбе, как суровую клятву, тянул слова древней абреческой песни Дзахо, неторопливо и монотонно вжикая о камень свой дедовский кинжал.
…Уа-лай-ла я-ла-лай…
Его мягкою постелью была черная земля…
Подушка его – чинаровые корни…
Одеяло – синее небо…
От голода он ел кизиловый лист…
От жажды пил росу…
Когда туман спускался на равнины – уходил в горы…
Когда туман в горах – уходил с конем на равнины…
По ущельям шел волчьим скоком…
На вершинах слушал голоса водопадов и орлов…
Родной его брат – винтовка… сабля – сестра…
Уо-да-дай, я-да-дай, да-дай-я, да-дай.
Уо-да-дай, я-да-дай-и-и-и…[3 - Чеченская песня о Зелимхане (записана А. Костериным) // Гатуев Д. Зелимхан.]
Нукка Тюркаев был пятым кровником, с которым Дзахо свел счеты. Пятой зарубкой на прикладе его ружья, не считая застреленного им могущественного Тахира, коий пролил кровь Омара-Али, сына кузнеца Буцуса. Да… пятым… Но после сего деяния багровые тучи розовой мести еще плотнее, еще гибельнее сошлись над папахой аргунца.
Дзахо вспомнил последние рваные хрипы-угрозы кровника:
– Воллай лазун!.. Обошел ты меня… Такое не удавалось еще никому!.. Но знай… собака, теперь за твоей головой будут охотиться по меньшей мере триста стволов и кинжалов! Биллай лазун! Где бы ты ни был… тебя найдут и порвут на куски… Не рыскай возле Бамута! Там живет твоя смерть…
Бехоев был горец, со всеми чертами истинного горца, а стало быть, настоящего мужчины. Родина-колыбель его Аргуни – неподалеку от Ачхой-Мартана и Шали, неподалеку от Гудермеса, чуть далее от Ведено и Курчалоя – в Чечне все рядом и все далеко из-за ичкерийских гор и ущелий, из-за священных для мусульманина праздников и кровной вражды. А потому Дзахо знал: кавказцы-кровники любят, чтобы последнее слово оставалось за ними – такова натура горского характера, таков закон гор. Особенно если эти люди чеченцы…
Знал Дзахо-абрек и другое: всякое зло, всякое насилие имеет предел, установленный адатом и шариатом; знал, что два этих свода предков – есть дело и слово правды и справедливости в тех формах, кои установил родовой строй еще в седые, незапамятные времена. Но ныне по всему Кавказу гремела война с неверными, с Белым Царем… и ее алые реки смывали все правила и каноны. Месть Ахильчиевского тейпа не остановит ни адат, ни шариат, ни почетные старцы, которые будут торговаться о маслаате, чтобы прекратить братоубийственную канлы.
Один лишь человек на Кавказе мог теперь положить конец этой кровной мести. Великий Шамиль из Гимры, владыка гор, третий имам Дагестана и Чечни, щит и меч горцев… Но не по его ли молчаливому согласию мюриды Джемалдин-бека – маленького падишаха[4 - Титул бывших турецких султанов, персидских шахов, правителей – шейхов и ханов Афганистана (перс.).] – покарали жителей Аргуни?.. Не по его ли суровому решению золотая сабля Ахильчиева снесла голову праведнику Абу-Бакару?! Старцу было за сто зим. Старый Абу-Бакар под саблями шамилевских мюридов не просил пощады. Он был первым человеком в Аргуни. Он помнил первого имама Кавказа Кази-муллу. Он лично знал второго имама Гамзат-бека. Он один помнил до седьмого колена аргунских дедов и прадедов, как суры Корана…
Уа-лай-ла я-ла-лай…
…Пробуя ногтем, остёр ли его кинжал, Дзахо с суеверной трепетностью посмотрел на арабскую вязь, что текла витиеватым ручейком по голубой стали. Дзахо был гололоб и безграмотен, как и вся его родная Чечня, как ее гордый брат Дагестан, как без малого весь тогдашний Кавказ… Сын Аргуни знал с детства эту мудреную надпись:
Две песни, два лезвия, две стороны:
О смерти врагов, о свободе страны…
Уа-да-дай, я-да-дай-ии-и…
Недоволен остался осмотром Бехоев, терпеливо продолжил точить о камень кинжал, качая в такт головой… И вновь заслышались слова старой печальной тавлинской песни:
…Вышел храбрый абрек к краю пропасти
И, зажимая смертельную на груди рану,
Крикнул окружившим его врагам:
– Живым не сдаюсь – больше одной смерти не бывает…
Вы же, шакалы и воронье, берегите свои хвосты…
Сказав так, начал стрелять из ружья храбрец…
Положил он на месте пулей,
Как охотник оленя, вождя своих кровников…[5 - Старинная чеченская песня (записана в Чечен-ауле Д. Курумовым от певца Саида Мунаева).]
* * *
Андрей Воронов-Оренбургский
Середина XIX в. Кавказская кампания – самая долгая война в истории России, тянувшаяся почти шестьдесят лет и стоившая огромных финансовых потерь и человеческих жертв. Это была война, которая потребовала от своих героев не только мужества, но и изощренного коварства. Война, победа в которой завершала строительство самой великой из евразийских империй. Роман воссоздает события самого драматического эпизода Кавказской войны – похода русской армии в Дарго, резиденцию великого Шамиля, имама Чечни и Дагестана.
В оформлении обложки использован фрагмент картины Ф. Рубо «Переход князя Аргутинского через Кавказский хребет».
Содержит нецензурную брань.
Андрей Воронов-Оренбургский
Железный поход. Том третий. След барса
Часть I. След барса
…Вокруг оседланные кони;
Серебряные блещут брони;
На каждом лук, кинжал, колчан
И шашка на ремнях наборных,
Два пистолета и аркан,
Ружье; и в бурках, в шапках черных,
К набегу стар и млад готов,
И слышен топот табунов.
М. Ю. Лермонтов «Кавказский пленник»
Глава 1
Труден и смертельно опасен был путь абречества Дзахо. Озлобленный, настороженный, скрытный, подобно снежному барсу, скитался он по диким ущельям и тропам высокогорной Чечни. Огонь мести согревал его сердце в слепые, без звезд, холодные ночи; неутолимая жажда расплаты гнала изо дня в день по следу кровников. Но как бы ни была сложна и терниста выбранная им тропа, он – Дзахо Бехоев из Аргуни, храбрый и самоотверженный, был и сейчас вдвойне бесстрашен, готовый в любой момент насмерть схватиться с врагом. Невеликий срок минул с того дня, как Дзахо скрылся от людских глаз, но уже не раз омылся кровью его кованный для лютой мести кинжал, не раз в испуганных очах кровников очарованно блеснула, предвещая гибель, сизой сталью кремневка его отца.
– Воллай лазун… Уо! Я не родился абреком! Вы сделали меня им! Ваш тейп пролил первую кровь. Люди Джемалдин-бека навеки отняли у меня Бици! Сожгли аул… Умри же, аргал[1 - Сухой помет скота; применяется как топливо в безлесных местах Азии и горных районах Кавказа (тюрк.).] тень смердящей собаки! Я буду мстить вам за каждый волос, упавший с головы моей невесты, пока не вырежу весь ваш поганый род!
Так рычал Дзахо в трясущееся от ярости ахильчиевского чичисбея[2 - Слуга, постоянный спутник замужней женщины, с которым она выходит на прогулку.], коего он выследил и подстерег на пустынной дороге в аул. Нукер Джемала – Нукка Тюркаев – хрипел, визжал зверем, неистовствовал, призывая в помощь Великое Небо. Его жилистые руки со скрюченными пальцами и выпученные глаза горели решимостью разорвать на куски юношу. Только не слышно было борьбы и криков в горах, у гремящего водопада. Не слышно их было в ауле близ Бамута.
Молод был Дзахо-абрек, слишком силен и опытен оказался Тюркаев. Сдавленный волосатыми ручищами, словно железными обручами, Дзахо рухнул с Нуккой на землю; вместе скатились они вниз, к самой кипени стозвучного водопада.
– Пришел твой час, аргунский щенок! – Пальцы-крючья сдавили горло мстителя. Волк Тюркаев рвался к шее волчьими клыками, придавив руки Дзахо к газырям. И по мере достижения цели в глазах чичисбея все явственнее проступала звериная, всепоглощающая радость. – Ты, полукровка, сын собаки и ишака! – харкал слюной и проклятьями Нукка и все туже сжимал кольцо своих пальцев. – Если ты, пес, познал сладость запретного плода Ахильчиевых, так значит, все должны пред тобой на коленях ползать, да-а?! Род ваш – Бехоевых – самый захудалый в горах! Цххх! Пришел твой час… овца худородная!..
Но Дзахо Бехоев – плоть от плоти, с рожденья не был овцой. Полукровкой – да, но безродной собакой – никогда. Дзахо был одиноким барсом, а Нукка – одним из волков ахильчиевской стаи, хотя и матерым.
…Загрыз барс волка. Насмерть загрыз. Потому что дух снежного барса могучее, а кровь безумнее.
…Пальцы Тюркаева разжались, и он с разорванным кадыком с ужасе отпрянул от зубов Дзахо, ставших алыми от крови. Хрипя и зажимая башлыком рану, он попытался бежать. Но молодые ноги аргунца нагнали его. Бехоев накинул на голову нукера вонявший конским потом чепрак из козлиной шкуры и задушил. Задушил собственными руками, потому как было опасно стрелять… да и жаль было тратить свинец и марать благородный булат…
Вот и теперь, единожды бросив вызов судьбе, как суровую клятву, тянул слова древней абреческой песни Дзахо, неторопливо и монотонно вжикая о камень свой дедовский кинжал.
…Уа-лай-ла я-ла-лай…
Его мягкою постелью была черная земля…
Подушка его – чинаровые корни…
Одеяло – синее небо…
От голода он ел кизиловый лист…
От жажды пил росу…
Когда туман спускался на равнины – уходил в горы…
Когда туман в горах – уходил с конем на равнины…
По ущельям шел волчьим скоком…
На вершинах слушал голоса водопадов и орлов…
Родной его брат – винтовка… сабля – сестра…
Уо-да-дай, я-да-дай, да-дай-я, да-дай.
Уо-да-дай, я-да-дай-и-и-и…[3 - Чеченская песня о Зелимхане (записана А. Костериным) // Гатуев Д. Зелимхан.]
Нукка Тюркаев был пятым кровником, с которым Дзахо свел счеты. Пятой зарубкой на прикладе его ружья, не считая застреленного им могущественного Тахира, коий пролил кровь Омара-Али, сына кузнеца Буцуса. Да… пятым… Но после сего деяния багровые тучи розовой мести еще плотнее, еще гибельнее сошлись над папахой аргунца.
Дзахо вспомнил последние рваные хрипы-угрозы кровника:
– Воллай лазун!.. Обошел ты меня… Такое не удавалось еще никому!.. Но знай… собака, теперь за твоей головой будут охотиться по меньшей мере триста стволов и кинжалов! Биллай лазун! Где бы ты ни был… тебя найдут и порвут на куски… Не рыскай возле Бамута! Там живет твоя смерть…
Бехоев был горец, со всеми чертами истинного горца, а стало быть, настоящего мужчины. Родина-колыбель его Аргуни – неподалеку от Ачхой-Мартана и Шали, неподалеку от Гудермеса, чуть далее от Ведено и Курчалоя – в Чечне все рядом и все далеко из-за ичкерийских гор и ущелий, из-за священных для мусульманина праздников и кровной вражды. А потому Дзахо знал: кавказцы-кровники любят, чтобы последнее слово оставалось за ними – такова натура горского характера, таков закон гор. Особенно если эти люди чеченцы…
Знал Дзахо-абрек и другое: всякое зло, всякое насилие имеет предел, установленный адатом и шариатом; знал, что два этих свода предков – есть дело и слово правды и справедливости в тех формах, кои установил родовой строй еще в седые, незапамятные времена. Но ныне по всему Кавказу гремела война с неверными, с Белым Царем… и ее алые реки смывали все правила и каноны. Месть Ахильчиевского тейпа не остановит ни адат, ни шариат, ни почетные старцы, которые будут торговаться о маслаате, чтобы прекратить братоубийственную канлы.
Один лишь человек на Кавказе мог теперь положить конец этой кровной мести. Великий Шамиль из Гимры, владыка гор, третий имам Дагестана и Чечни, щит и меч горцев… Но не по его ли молчаливому согласию мюриды Джемалдин-бека – маленького падишаха[4 - Титул бывших турецких султанов, персидских шахов, правителей – шейхов и ханов Афганистана (перс.).] – покарали жителей Аргуни?.. Не по его ли суровому решению золотая сабля Ахильчиева снесла голову праведнику Абу-Бакару?! Старцу было за сто зим. Старый Абу-Бакар под саблями шамилевских мюридов не просил пощады. Он был первым человеком в Аргуни. Он помнил первого имама Кавказа Кази-муллу. Он лично знал второго имама Гамзат-бека. Он один помнил до седьмого колена аргунских дедов и прадедов, как суры Корана…
Уа-лай-ла я-ла-лай…
…Пробуя ногтем, остёр ли его кинжал, Дзахо с суеверной трепетностью посмотрел на арабскую вязь, что текла витиеватым ручейком по голубой стали. Дзахо был гололоб и безграмотен, как и вся его родная Чечня, как ее гордый брат Дагестан, как без малого весь тогдашний Кавказ… Сын Аргуни знал с детства эту мудреную надпись:
Две песни, два лезвия, две стороны:
О смерти врагов, о свободе страны…
Уа-да-дай, я-да-дай-ии-и…
Недоволен остался осмотром Бехоев, терпеливо продолжил точить о камень кинжал, качая в такт головой… И вновь заслышались слова старой печальной тавлинской песни:
…Вышел храбрый абрек к краю пропасти
И, зажимая смертельную на груди рану,
Крикнул окружившим его врагам:
– Живым не сдаюсь – больше одной смерти не бывает…
Вы же, шакалы и воронье, берегите свои хвосты…
Сказав так, начал стрелять из ружья храбрец…
Положил он на месте пулей,
Как охотник оленя, вождя своих кровников…[5 - Старинная чеченская песня (записана в Чечен-ауле Д. Курумовым от певца Саида Мунаева).]
* * *
Другие книги автора:
Популярные книги
