Войти
Текст
отзывы: 0 | рейтинг: 0
1
Шахматный престиж
Александр Вейнгольд
Всемирная шахматная доска #2
Начиная со времён Владимира Ленина в руководстве СССР всегда было немало людей, понимавших уникальность древней игры мудрецов как важного для государства элемента образования, досуга, идеологии. Завоевав в 1948 году звание чемпиона мира по шахматам, Советский Союз с тех пор уверенно доминировал во всех сегментах международной шахматной жизни, в том числе и в борьбе за высший спортивный титул. Как же тогда могло так случиться, что в 1972 году корону завоевал, мягко говоря, странноватый индивидуалист янки Бобби Фишер?
На протяжении вот уже скоро 50 лет автор, ставший в 1972 году свидетелем очень удививших его событий, пытался ответить на этот вопрос. Но только совсем недавно, ознакомившись с некоторыми рассекреченными документами, он решил, что настало время поделиться своими соображениями с читателем.
Да поможет Бог философу проникнуть в то, что находится у всех перед глазами.
Людвиг Витгенштейн «Культура и ценность»
Введение
Жизнь десятого в истории чемпиона мира по шахматам Бориса Васильевича Спасского, как и жизнь первого русского чемпиона мира Александра Александровича Алехина, полна драматических эпизодов, недосказанных историй и тайн. Но если Алехин, единственный из всех королей шахмат, так и покинул этот мир непобежденным, то, по грустной иронии судьбы, Борис Спасский своей прижизненной всемирной известностью обязан одному проигранному им вчистую матчу. Речь идет о знаменитом поединке за высший шахматный титул Спасский – Фишер в 1972 году в Рейкьявике.
Как указывают почти все писавшие об этом авторы, поединок в Рейкьявике имел огромный, и на Западе умело поддерживавшийся политический резонанс. Еще бы, в самый разгар холодной войны корректному, дисциплинированному и предсказуемому советскому чемпиону противостоял экстравагантный и до диковатости загадочный, может быть, даже безумный американский шахматный гений-индивидуалист и отшельник. В глазах многих этот матч был своеобразным интеллектуальным апофеозом битвы между молотом американской свободы и наковальней русского патриотизма. И русские проиграли, причем в своей самой любимой, народной и всячески поддерживаемой их государством игре! Какой триумф западных ценностей!
На основании не так давно опубликованных документов (в том числе и ныне рассекреченных архивных материалов Белого дома и ФБР) сегодня можно достаточно уверенно утверждать, что весь матч Спасский – Фишер – это прекрасно срежиссированный от начала до конца спектакль, в котором советский шахматист обязан был достойно, вызывая уважение Западной публики, проиграть, причём строго придерживаясь заранее спланированного Москвой сценария. Ниже мы расскажем, кому и почему так было надо.
1. Дебют
1.1 Игра и школа
Длинная череда запоминающихся странностей, которые, как я потом сообразил, так или иначе были связаны со знаменитым ныне матчем на первенство мира по шахматам Спасский – Фишер в Рейкьявике, началась для меня в феврале и марте 1972 года. Чтобы пояснить вам, почему некоторые совершенно незначительные, но меня лично коснувшиеся события почти 50-летней давности показались мне настолько странными, что надежно закрепились в моей долговременной памяти и довольно часто напоминали о себе, вынужден вернуться в свои советские школьные годы.
Вскоре после того, как в таллинском Доме пионеров меня приняли в шахматный кружок, который вёл известный и очень сильный (второй после Кереса!) эстонский мастер Иво Ней, шахматы навсегда захватили мой детский ум, моими кумирами стали Керес и Ботвинник… Вскоре к ним добавились Шерлок Холмс и герои Жюля Верна – реальные науки, особенно физика, тем более, что и сам Иво Ней закончил физический факультет Тартуского университета, а из окон моей квартиры были хорошо видны окна соседнего дома, в котором он жил… Да и брат Пауля Кереса был известным физиком-теоретиком, профессором Тартуского университета, академиком Эстонской академии наук.
Так что ни с выбором профессии, ни с выбором места учёбы у меня никогда никаких сомнений не было: закончив 8 классов расположенной на соседней улице (3 минуты пешком) спецшколы с усиленным изучением английского языка, я перевёлся в математическую спецшколу, до которой надо было добираться минут 40 на электричке и трамвае. Выбор был, несомненно, правильным, и на последнем году обучения я поделил 2–3 место на школьной олимпиаде Таллина по физике и занял 2 место на республиканской олимпиаде по математике. Школу закончил кандидатом в мастера по шахматам и, поступив на отделение физики физико-химического факультета Тартуского государственного университета, осенью 1971 года неожиданно легко выиграл сильный чемпионат Тарту по шахматам. Однако уже к середине октября до меня, наконец, дошло, что на время учебы в университете с шахматами мне, видимо, придётся расстаться. Выяснилось, что все без исключения учащиеся моей группы, как, видимо, и я сам, отобраны не столько по результатам вступительных экзаменов, сколько по результатам республиканских и таллинских олимпиад по физике и математике. Все наши преподаватели ну уж очень старались, и не исключено, что это было связано в первую очередь с тем, что в моей группе училась одна очень красивая и талантливая девушка, папа которой был не только видным учёным-физиком и создателем экспериментальной физики в Тартуском университете, но заодно и вице-президентом Академии наук республики. Какие уж тут шахматы, как бы не вылететь.
Поэтому, успешно сдав в январе первую в своей жизни студенческую сессию, я, после исключительно весело проведённых в Таллине каникул, в начале февраля вернулся в Тарту с твердым намерением вновь полностью посвятить себя учёбе. И тут меня неожиданно вызвали в деканат и в приказном порядке объявили, что в начале марта я в составе сборной Эстонии по шахматам ОБЯЗАН буду поехать на полмесяца в Москву на какие-то важные командные соревнования. А для того, чтобы достойно представлять в столице нашей великой родины и свою республику, и Тартуский университет, мне предписывалось немедленно и самым серьёзным образом заняться шахматной подготовкой и ОБЯЗАТЕЛЬНО всю вторую половину февраля провести на соответствующих учебно-тренировочных сборах в городе Тюри. И в Москве, и на сборах будет обязательно присутствовать также и лидер эстонских шахмат великий Пауль Керес, так что никакие возражения с моей стороны не будут приняты во внимание.
Признаться, услышав такое, я совершенно обалдел и пробормотал, что при таком раскладе придется мне пропустить как минимум целый месяц второго семестра, однако в ответ получил лишь короткое и с доброжелательной улыбкой сказанное: «Вы справитесь!»
Всё это было очень странно. По своему опыту я знал, что всесоюзные командные шахматные турниры в СССР всегда проводятся летом, почему в этом году они перенесены на самое начало весны? Почему о своём участии в предстоящих соревнованиях я узнаю через деканат, а не через спортклуб Тартуского университета? Почему моё личное участие на этот раз так важно, что меня в приказном порядке надо оторвать от учёбы? Три месяца я не только не интересовался тем, что происходит в мире, но и вообще не прикасался к шахматным фигурам – сумею ли я сыграть в Москве достойно?
Как мне удалось выяснить из всесоюзной шахматной печати, предстоящее соревнование, в котором должны были принять участие шахматные сборные всех 15-и союзных республик, а также Москвы и Ленинграда, носило необычное название: «финал Всесоюзной шахматной Олимпиады». Оказалось, что пока я был озабочен окончанием школы и поступлением в университет, по инициативе ЦК ВЛКСМ и Комитета по физкультуре и спорту по всей стране прошло невиданное по своей массовости шахматное мероприятие, и мой последний шахматный турнир перед началом занятий в Тартуском университете в августе 1971 года, на торжественном открытии которого всех участников тепло приветствовал сам Пауль Керес, было республиканским финалом этой Олимпиады… После того, как я узнал всё это, мне стал понятен и необычный, с упором на молодежь, состав команды: каждая республика, в дополнение к пяти мужским доскам (при одном запасном игроке) и двум женским, должна была быть представлена не только тремя юношескими досками – двое юношей и одна девушка, но и еще одной доской мальчиков и одной доской девочек… Таких композиций команд никогда раньше не было! Поскольку стольких достаточно сильных молодых шахматистов в маленькой Эстонии просто не было, мне стало ясно, почему моё участие в финальной части Олимпиады действительно обязательно.
Также я понял, почему финал Олимпиады проводится не летом: летом должен был состояться столь ожидаемый всеми матч за звание чемпиона мира по шахматам Спасский – Фишер, который, несомненно, заслонит собой любое другое шахматное состязание… Так что никаких странностей! Вскоре, однако, произошло нечто такое, что своей непонятностью не давало мне покоя на протяжении десятилетий.
1.2 Москва-1972: первые странности
28 февраля 1972 года я вместе с другими участниками эстонской шахматной команды сел на поезд Таллин – Москва и вскоре обнаружил, что с нами нет Иво Нея, второго после Кереса сильнейшего игрока, отсутствие которого заметно ослабляло состав республиканской сборной. На мой недоуменный вопрос я получил в ответ: «Ты что, не в курсе? Иво играть не будет, он уже с прошлого года находится на сборах Спасского, готовящегося к матчу с Фишером».
Изумлению моему не было предела: разумеется, очень лестно, что твой первый шахматный тренер приглашен помогать чемпиону мира в подготовке к матчу за первенство мира, но с другой стороны, будучи очень сильным игроком, Иво Ней все же никогда не входил в тридцатку сильнейших шахматистов СССР! Уровню матча на первенство мира он явно не соответствовал, в чём именно он может тогда помочь Спасскому и как вообще туда попал? Здесь было о чём подумать.
Утром 29 февраля високосного 1972 года мы прибыли на Ленинградский вокзал, где нас ожидал большой автобус, в который мы все немедленно и загрузились. Последним поднялся… Иво Ней!
Запомнилась его очень красивая рыжая шапка из драгоценного меха – таких я раньше не видел никогда: это был элемент роскошной экипировки советской команды на зимней олимпиаде 1972 года в японском Саппоро.
Сам по себе факт неожиданного появления во встречавшем нас автобусе Иво Нея, как и его поведение в то утро, поразили меня: всегда доброжелательный и прекрасно воспитанный джентльмен ни на кого не взглянул и ни с кем не поздоровался! Он молча тут же подсел в правый ряд сидений на уровне расположившегося в левом ряду, сразу за водительской кабиной, Пауля Кереса, и немедленно начал что-то быстро ему рассказывать. Было заметно, что Ней взволнован и чем-то озабочен: все сразу поняли, что ему надо переговорить с эстонским шахматным гением с глазу на глаз. Поэтому вся команда дружно заняла места в самом конце автобуса, тут же вполголоса приступив к обсуждению погоды в Москве… Разумеется, никто даже и не пытался прислушаться к разговору лидеров эстонских шахмат (вернее, монологу Иво), однако у меня почему-то сложилось впечатление, что Ней говорил по-немецки. Водитель тут же вышел из автобуса – видимо, пошел купить сигарет в здании вокзала.
Керес был в шляпе, и поэтому легко было заметить, что он время от времени слегка кивает головой. Когда водитель вернулся и автобус поехал, Иво пересел поближе к Кересу в левый ряд сидений. По прибытии в отведённую для проживания шахматистов гостиницу «Останкино» Иво взял из автобуса чемодан Кереса и донес его до стойки регистрации въезжающих: мне показалось, что он уже совершенно успокоился, хотя ни с кем все же так и не поздоровался.
Когда на следующее утро я вышел на завтрак, то в большом зале ресторана увидел всех членов нашей команды – отсутствовал лишь Керес. На мой недоуменный вопрос кто-то ответил, что Керес переехал в другой, более комфортабельный отель. Это тоже показалось мне очень странным, потому что было принято, что во время командных соревнований все, даже экс-чемпионы мира, для поддержания боевого товарищеского духа в команде обязаны проживать вместе с остальными участниками команды. Так было и на этих соревнованиях, и в ресторане гостиницы «Останкино» я своими глазами увидел в марте 1972 года немало великих шахматистов, за исключением… Пауля Кереса. Всё это было очень странно.
Необычным был и столь ранний приезд эстонской шахматной сборной в Москву: в отличие от других команд, мы почему-то прибыли за день до открытия соревнований, хотя без всякого для себя ущерба могли прибыть и утром следующего дня, 1 марта, когда во Дворце тяжелой атлетики ЦСКА состоялось пышно обставленное торжественное открытие Олимпиады. Может быть, не ждали те дела, которые были столь важны, что Иво Ней – несомненно, по просьбе Спасского! – должен был переговорить с Паулем Кересом немедленно по прибытии последнего в Москву? Почему лидер советских шахматистов чемпион мира Борис Спасский не присутствовал не только на торжественных открытии и закрытии Олимпиады, но и вообще ни разу не появился на турнире?
Среди гостей на открытии было поразительно много разных важных чиновников как советских, так и иностранцев, в том числе и вся верхушка ФИДЕ во главе с тогдашним президентом ФИДЕ экс-чемпион мира Максом Эйве, и представители от Шахматных федераций всех «социалистических» стран.
Торжественное собрание открыл председатель оргкомитета, Герой Советского Союза летчик-космонавт В. Севостьянов, и тут я узнал, что буду принимать участие не в простом командном первенстве страны, а в финале Всесоюзной шахматной Олимпиады, которая «проводится в год празднования пятидесятилетия образования Союза Советских Социалистических республик». Иначе говоря, предстоящий турнир был в том числе и политическим мероприятием – и это объяснило многое. Но не всё!
Следующим выступил главный спортивный чиновник страны С. Павлов, а затем и президент ФИДЕ экс-чемпион мира Макс Эйве, сообщивший: «Я счастлив, что получил возможность присутствовать при таком уникальном событии. Сегодня здесь собралась такая шахматная сила, которую не может собрать не одна страна мира… Это большая честь для шахматиста – быть гражданином СССР». Я был поражен, ибо знал наверняка, что Максу Эйве прекрасно известно об отношении и прибалтийских шахматистов, и вообще народов Прибалтики к своему советскому гражданству! Зачем же он тогда сказал такое?
Игры началась на следующий день, 2 марта: набрав 6 очков из 8, великолепно игравший Пауль Керес занял на первой доске первое место; было заметно, что лидер эстонской команды находится не только в отличной форме, но и в прекрасном расположении духа. Настроение лидера передалось всей команде, и, выиграв второй финал (в первый финал было никак не попасть: в отборочной подгруппе нашими конкурентами были будущий чемпион – сборная РСФСР и занявшая 4 место команда Ленинграда), сборная Эстонии заняла 7 место – этот результат оказался самым высоким за всю историю выступлений наших шахматистов в командных первенствах СССР…
В поезде Москва – Таллин, на котором эстонская команда в середине марта покидала Москву, Пауля Кереса не было.
1.3 Тройка
Достаточно обильная россыпь странных фактов из мира шахмат, случайным свидетелем которых я оказался в Москве весной 1972 года, невольно приковала мое внимание. Хорошо помня наставления Шерлока Холмса из «Скандала в Богемии»: «Теоретизировать, не имея данных, – значит, совершать грубейшую ошибку. Незаметно для себя человек начинает подгонять факты к своей теории, вместо того чтобы строить теорию на фактах», я еще до окончания Олимпиады вспомнил некоторые памятные для меня события из своей жизни советского школьника.
В 1969 году в 15-летнем возрасте мне впервые в своей жизни удалось сыграть партию с экс-чемпионом мира по шахматам. И не просто сыграть в сеансе одновременной игры с великим шахматистом, но и обыграть его в одни ворота в чисто ботвинниковском стиле: я поймал известного теоретика Макса Эйве на явно плохо знакомом ему дебютном варианте, он допустим пару серьезных стратегических ошибок, рокировал не в ту сторону и когда начал задумываться, было уже поздно… Сеансёру скоро исполнялось 68 лет, так что своей победе я не придал никакого значения, тем более что никогда не воспринимал шахматы серьёзно: разве настольная игра может сравниться с такими науками, как физика и математика?
И вот теперь, в новом контексте, я вспомнил, что Эйве остановился в Таллине проездом в Москву, где он в качестве представителя ФИДЕ должен был открыть финальный матч на первенство мира Петросян – Спасский. Перед глазами у меня невольно возникла картинка, свидетелем которой я оказался весной 1969 года: Керес, Эйве и бессменный директор Таллинской шахматной школы Иво Ней втроём о чём-то дружески беседуют перед началом сеанса. Они были хорошо знакомы, титул международного мастера Ней получил в 1964 году за делёж первого места с Кересом на всемирно известном традиционном (и исключительно сильном!) турнире в голландском городе Бевервийк, куда наверняка попал с помощью Эйве по протекции старого друга голландского экс-чемпиона Пауля Кереса… Со времён победы над Алехиным в 1935 году Эйве был национальным героем своей страны, как и с 1938 года Керес – своей.
Александр Вейнгольд
Всемирная шахматная доска #2
Начиная со времён Владимира Ленина в руководстве СССР всегда было немало людей, понимавших уникальность древней игры мудрецов как важного для государства элемента образования, досуга, идеологии. Завоевав в 1948 году звание чемпиона мира по шахматам, Советский Союз с тех пор уверенно доминировал во всех сегментах международной шахматной жизни, в том числе и в борьбе за высший спортивный титул. Как же тогда могло так случиться, что в 1972 году корону завоевал, мягко говоря, странноватый индивидуалист янки Бобби Фишер?
На протяжении вот уже скоро 50 лет автор, ставший в 1972 году свидетелем очень удививших его событий, пытался ответить на этот вопрос. Но только совсем недавно, ознакомившись с некоторыми рассекреченными документами, он решил, что настало время поделиться своими соображениями с читателем.
Да поможет Бог философу проникнуть в то, что находится у всех перед глазами.
Людвиг Витгенштейн «Культура и ценность»
Введение
Жизнь десятого в истории чемпиона мира по шахматам Бориса Васильевича Спасского, как и жизнь первого русского чемпиона мира Александра Александровича Алехина, полна драматических эпизодов, недосказанных историй и тайн. Но если Алехин, единственный из всех королей шахмат, так и покинул этот мир непобежденным, то, по грустной иронии судьбы, Борис Спасский своей прижизненной всемирной известностью обязан одному проигранному им вчистую матчу. Речь идет о знаменитом поединке за высший шахматный титул Спасский – Фишер в 1972 году в Рейкьявике.
Как указывают почти все писавшие об этом авторы, поединок в Рейкьявике имел огромный, и на Западе умело поддерживавшийся политический резонанс. Еще бы, в самый разгар холодной войны корректному, дисциплинированному и предсказуемому советскому чемпиону противостоял экстравагантный и до диковатости загадочный, может быть, даже безумный американский шахматный гений-индивидуалист и отшельник. В глазах многих этот матч был своеобразным интеллектуальным апофеозом битвы между молотом американской свободы и наковальней русского патриотизма. И русские проиграли, причем в своей самой любимой, народной и всячески поддерживаемой их государством игре! Какой триумф западных ценностей!
На основании не так давно опубликованных документов (в том числе и ныне рассекреченных архивных материалов Белого дома и ФБР) сегодня можно достаточно уверенно утверждать, что весь матч Спасский – Фишер – это прекрасно срежиссированный от начала до конца спектакль, в котором советский шахматист обязан был достойно, вызывая уважение Западной публики, проиграть, причём строго придерживаясь заранее спланированного Москвой сценария. Ниже мы расскажем, кому и почему так было надо.
1. Дебют
1.1 Игра и школа
Длинная череда запоминающихся странностей, которые, как я потом сообразил, так или иначе были связаны со знаменитым ныне матчем на первенство мира по шахматам Спасский – Фишер в Рейкьявике, началась для меня в феврале и марте 1972 года. Чтобы пояснить вам, почему некоторые совершенно незначительные, но меня лично коснувшиеся события почти 50-летней давности показались мне настолько странными, что надежно закрепились в моей долговременной памяти и довольно часто напоминали о себе, вынужден вернуться в свои советские школьные годы.
Вскоре после того, как в таллинском Доме пионеров меня приняли в шахматный кружок, который вёл известный и очень сильный (второй после Кереса!) эстонский мастер Иво Ней, шахматы навсегда захватили мой детский ум, моими кумирами стали Керес и Ботвинник… Вскоре к ним добавились Шерлок Холмс и герои Жюля Верна – реальные науки, особенно физика, тем более, что и сам Иво Ней закончил физический факультет Тартуского университета, а из окон моей квартиры были хорошо видны окна соседнего дома, в котором он жил… Да и брат Пауля Кереса был известным физиком-теоретиком, профессором Тартуского университета, академиком Эстонской академии наук.
Так что ни с выбором профессии, ни с выбором места учёбы у меня никогда никаких сомнений не было: закончив 8 классов расположенной на соседней улице (3 минуты пешком) спецшколы с усиленным изучением английского языка, я перевёлся в математическую спецшколу, до которой надо было добираться минут 40 на электричке и трамвае. Выбор был, несомненно, правильным, и на последнем году обучения я поделил 2–3 место на школьной олимпиаде Таллина по физике и занял 2 место на республиканской олимпиаде по математике. Школу закончил кандидатом в мастера по шахматам и, поступив на отделение физики физико-химического факультета Тартуского государственного университета, осенью 1971 года неожиданно легко выиграл сильный чемпионат Тарту по шахматам. Однако уже к середине октября до меня, наконец, дошло, что на время учебы в университете с шахматами мне, видимо, придётся расстаться. Выяснилось, что все без исключения учащиеся моей группы, как, видимо, и я сам, отобраны не столько по результатам вступительных экзаменов, сколько по результатам республиканских и таллинских олимпиад по физике и математике. Все наши преподаватели ну уж очень старались, и не исключено, что это было связано в первую очередь с тем, что в моей группе училась одна очень красивая и талантливая девушка, папа которой был не только видным учёным-физиком и создателем экспериментальной физики в Тартуском университете, но заодно и вице-президентом Академии наук республики. Какие уж тут шахматы, как бы не вылететь.
Поэтому, успешно сдав в январе первую в своей жизни студенческую сессию, я, после исключительно весело проведённых в Таллине каникул, в начале февраля вернулся в Тарту с твердым намерением вновь полностью посвятить себя учёбе. И тут меня неожиданно вызвали в деканат и в приказном порядке объявили, что в начале марта я в составе сборной Эстонии по шахматам ОБЯЗАН буду поехать на полмесяца в Москву на какие-то важные командные соревнования. А для того, чтобы достойно представлять в столице нашей великой родины и свою республику, и Тартуский университет, мне предписывалось немедленно и самым серьёзным образом заняться шахматной подготовкой и ОБЯЗАТЕЛЬНО всю вторую половину февраля провести на соответствующих учебно-тренировочных сборах в городе Тюри. И в Москве, и на сборах будет обязательно присутствовать также и лидер эстонских шахмат великий Пауль Керес, так что никакие возражения с моей стороны не будут приняты во внимание.
Признаться, услышав такое, я совершенно обалдел и пробормотал, что при таком раскладе придется мне пропустить как минимум целый месяц второго семестра, однако в ответ получил лишь короткое и с доброжелательной улыбкой сказанное: «Вы справитесь!»
Всё это было очень странно. По своему опыту я знал, что всесоюзные командные шахматные турниры в СССР всегда проводятся летом, почему в этом году они перенесены на самое начало весны? Почему о своём участии в предстоящих соревнованиях я узнаю через деканат, а не через спортклуб Тартуского университета? Почему моё личное участие на этот раз так важно, что меня в приказном порядке надо оторвать от учёбы? Три месяца я не только не интересовался тем, что происходит в мире, но и вообще не прикасался к шахматным фигурам – сумею ли я сыграть в Москве достойно?
Как мне удалось выяснить из всесоюзной шахматной печати, предстоящее соревнование, в котором должны были принять участие шахматные сборные всех 15-и союзных республик, а также Москвы и Ленинграда, носило необычное название: «финал Всесоюзной шахматной Олимпиады». Оказалось, что пока я был озабочен окончанием школы и поступлением в университет, по инициативе ЦК ВЛКСМ и Комитета по физкультуре и спорту по всей стране прошло невиданное по своей массовости шахматное мероприятие, и мой последний шахматный турнир перед началом занятий в Тартуском университете в августе 1971 года, на торжественном открытии которого всех участников тепло приветствовал сам Пауль Керес, было республиканским финалом этой Олимпиады… После того, как я узнал всё это, мне стал понятен и необычный, с упором на молодежь, состав команды: каждая республика, в дополнение к пяти мужским доскам (при одном запасном игроке) и двум женским, должна была быть представлена не только тремя юношескими досками – двое юношей и одна девушка, но и еще одной доской мальчиков и одной доской девочек… Таких композиций команд никогда раньше не было! Поскольку стольких достаточно сильных молодых шахматистов в маленькой Эстонии просто не было, мне стало ясно, почему моё участие в финальной части Олимпиады действительно обязательно.
Также я понял, почему финал Олимпиады проводится не летом: летом должен был состояться столь ожидаемый всеми матч за звание чемпиона мира по шахматам Спасский – Фишер, который, несомненно, заслонит собой любое другое шахматное состязание… Так что никаких странностей! Вскоре, однако, произошло нечто такое, что своей непонятностью не давало мне покоя на протяжении десятилетий.
1.2 Москва-1972: первые странности
28 февраля 1972 года я вместе с другими участниками эстонской шахматной команды сел на поезд Таллин – Москва и вскоре обнаружил, что с нами нет Иво Нея, второго после Кереса сильнейшего игрока, отсутствие которого заметно ослабляло состав республиканской сборной. На мой недоуменный вопрос я получил в ответ: «Ты что, не в курсе? Иво играть не будет, он уже с прошлого года находится на сборах Спасского, готовящегося к матчу с Фишером».
Изумлению моему не было предела: разумеется, очень лестно, что твой первый шахматный тренер приглашен помогать чемпиону мира в подготовке к матчу за первенство мира, но с другой стороны, будучи очень сильным игроком, Иво Ней все же никогда не входил в тридцатку сильнейших шахматистов СССР! Уровню матча на первенство мира он явно не соответствовал, в чём именно он может тогда помочь Спасскому и как вообще туда попал? Здесь было о чём подумать.
Утром 29 февраля високосного 1972 года мы прибыли на Ленинградский вокзал, где нас ожидал большой автобус, в который мы все немедленно и загрузились. Последним поднялся… Иво Ней!
Запомнилась его очень красивая рыжая шапка из драгоценного меха – таких я раньше не видел никогда: это был элемент роскошной экипировки советской команды на зимней олимпиаде 1972 года в японском Саппоро.
Сам по себе факт неожиданного появления во встречавшем нас автобусе Иво Нея, как и его поведение в то утро, поразили меня: всегда доброжелательный и прекрасно воспитанный джентльмен ни на кого не взглянул и ни с кем не поздоровался! Он молча тут же подсел в правый ряд сидений на уровне расположившегося в левом ряду, сразу за водительской кабиной, Пауля Кереса, и немедленно начал что-то быстро ему рассказывать. Было заметно, что Ней взволнован и чем-то озабочен: все сразу поняли, что ему надо переговорить с эстонским шахматным гением с глазу на глаз. Поэтому вся команда дружно заняла места в самом конце автобуса, тут же вполголоса приступив к обсуждению погоды в Москве… Разумеется, никто даже и не пытался прислушаться к разговору лидеров эстонских шахмат (вернее, монологу Иво), однако у меня почему-то сложилось впечатление, что Ней говорил по-немецки. Водитель тут же вышел из автобуса – видимо, пошел купить сигарет в здании вокзала.
Керес был в шляпе, и поэтому легко было заметить, что он время от времени слегка кивает головой. Когда водитель вернулся и автобус поехал, Иво пересел поближе к Кересу в левый ряд сидений. По прибытии в отведённую для проживания шахматистов гостиницу «Останкино» Иво взял из автобуса чемодан Кереса и донес его до стойки регистрации въезжающих: мне показалось, что он уже совершенно успокоился, хотя ни с кем все же так и не поздоровался.
Когда на следующее утро я вышел на завтрак, то в большом зале ресторана увидел всех членов нашей команды – отсутствовал лишь Керес. На мой недоуменный вопрос кто-то ответил, что Керес переехал в другой, более комфортабельный отель. Это тоже показалось мне очень странным, потому что было принято, что во время командных соревнований все, даже экс-чемпионы мира, для поддержания боевого товарищеского духа в команде обязаны проживать вместе с остальными участниками команды. Так было и на этих соревнованиях, и в ресторане гостиницы «Останкино» я своими глазами увидел в марте 1972 года немало великих шахматистов, за исключением… Пауля Кереса. Всё это было очень странно.
Необычным был и столь ранний приезд эстонской шахматной сборной в Москву: в отличие от других команд, мы почему-то прибыли за день до открытия соревнований, хотя без всякого для себя ущерба могли прибыть и утром следующего дня, 1 марта, когда во Дворце тяжелой атлетики ЦСКА состоялось пышно обставленное торжественное открытие Олимпиады. Может быть, не ждали те дела, которые были столь важны, что Иво Ней – несомненно, по просьбе Спасского! – должен был переговорить с Паулем Кересом немедленно по прибытии последнего в Москву? Почему лидер советских шахматистов чемпион мира Борис Спасский не присутствовал не только на торжественных открытии и закрытии Олимпиады, но и вообще ни разу не появился на турнире?
Среди гостей на открытии было поразительно много разных важных чиновников как советских, так и иностранцев, в том числе и вся верхушка ФИДЕ во главе с тогдашним президентом ФИДЕ экс-чемпион мира Максом Эйве, и представители от Шахматных федераций всех «социалистических» стран.
Торжественное собрание открыл председатель оргкомитета, Герой Советского Союза летчик-космонавт В. Севостьянов, и тут я узнал, что буду принимать участие не в простом командном первенстве страны, а в финале Всесоюзной шахматной Олимпиады, которая «проводится в год празднования пятидесятилетия образования Союза Советских Социалистических республик». Иначе говоря, предстоящий турнир был в том числе и политическим мероприятием – и это объяснило многое. Но не всё!
Следующим выступил главный спортивный чиновник страны С. Павлов, а затем и президент ФИДЕ экс-чемпион мира Макс Эйве, сообщивший: «Я счастлив, что получил возможность присутствовать при таком уникальном событии. Сегодня здесь собралась такая шахматная сила, которую не может собрать не одна страна мира… Это большая честь для шахматиста – быть гражданином СССР». Я был поражен, ибо знал наверняка, что Максу Эйве прекрасно известно об отношении и прибалтийских шахматистов, и вообще народов Прибалтики к своему советскому гражданству! Зачем же он тогда сказал такое?
Игры началась на следующий день, 2 марта: набрав 6 очков из 8, великолепно игравший Пауль Керес занял на первой доске первое место; было заметно, что лидер эстонской команды находится не только в отличной форме, но и в прекрасном расположении духа. Настроение лидера передалось всей команде, и, выиграв второй финал (в первый финал было никак не попасть: в отборочной подгруппе нашими конкурентами были будущий чемпион – сборная РСФСР и занявшая 4 место команда Ленинграда), сборная Эстонии заняла 7 место – этот результат оказался самым высоким за всю историю выступлений наших шахматистов в командных первенствах СССР…
В поезде Москва – Таллин, на котором эстонская команда в середине марта покидала Москву, Пауля Кереса не было.
1.3 Тройка
Достаточно обильная россыпь странных фактов из мира шахмат, случайным свидетелем которых я оказался в Москве весной 1972 года, невольно приковала мое внимание. Хорошо помня наставления Шерлока Холмса из «Скандала в Богемии»: «Теоретизировать, не имея данных, – значит, совершать грубейшую ошибку. Незаметно для себя человек начинает подгонять факты к своей теории, вместо того чтобы строить теорию на фактах», я еще до окончания Олимпиады вспомнил некоторые памятные для меня события из своей жизни советского школьника.
В 1969 году в 15-летнем возрасте мне впервые в своей жизни удалось сыграть партию с экс-чемпионом мира по шахматам. И не просто сыграть в сеансе одновременной игры с великим шахматистом, но и обыграть его в одни ворота в чисто ботвинниковском стиле: я поймал известного теоретика Макса Эйве на явно плохо знакомом ему дебютном варианте, он допустим пару серьезных стратегических ошибок, рокировал не в ту сторону и когда начал задумываться, было уже поздно… Сеансёру скоро исполнялось 68 лет, так что своей победе я не придал никакого значения, тем более что никогда не воспринимал шахматы серьёзно: разве настольная игра может сравниться с такими науками, как физика и математика?
И вот теперь, в новом контексте, я вспомнил, что Эйве остановился в Таллине проездом в Москву, где он в качестве представителя ФИДЕ должен был открыть финальный матч на первенство мира Петросян – Спасский. Перед глазами у меня невольно возникла картинка, свидетелем которой я оказался весной 1969 года: Керес, Эйве и бессменный директор Таллинской шахматной школы Иво Ней втроём о чём-то дружески беседуют перед началом сеанса. Они были хорошо знакомы, титул международного мастера Ней получил в 1964 году за делёж первого места с Кересом на всемирно известном традиционном (и исключительно сильном!) турнире в голландском городе Бевервийк, куда наверняка попал с помощью Эйве по протекции старого друга голландского экс-чемпиона Пауля Кереса… Со времён победы над Алехиным в 1935 году Эйве был национальным героем своей страны, как и с 1938 года Керес – своей.
1
Другие книги автора:
Популярные книги
